в словах Самойлова дважды повторилась фамилия Татаринова, заинтересовался и уже осмысленно переспросил:
– Что-что? Что Татаринов?
– Я и говорю – ругается Татаринов! Говорит – два балласта у меня в отделе – Самойлов да Каргин! Один совершеннейший осел, которого непонятно зачем тут держат, и второй – герой-Рэмбо, участковый, которому только по помойкам лазить, а не преступников искать! Два кадра от мохнатой лапы! Которых гнать надо поганой метлой! Понял, что творит этот придурок?! Гнать нас поганой метлой, вишь ли!
Я сидел и чувствовал, как мурашки бегут у меня по телу. Только что я думал о том, что мне все равно, если меня вышибут со службы, но, когда подошел к барьеру вплотную, это оказалось очень неприятным откровением. Я в одной компании с Самойловым, которого презираю всеми клеточками своего организма! Он считает меня подобным себе – таким же придурком, попавшим сюда по протекции некого мохнатолапого индивидуума! Это ли не унижение?! Меня аж дрожью пробило!
– А откуда ты знаешь, что он это говорил? – мой голос даже охрип, и я едва не «дал петуха», каркнув, как старая ворона.
– Знаю! – многозначительно подмигнул Самойлов, и я тут же сообразил – это у кого-то из замов ГОВД Татаринов распространялся обо мне и моем «соратнике». А может, и у «самого». Уточнять не стал, все равно не скажет. Да и не надо. Вполне очевидно, что тут и как.
Впрочем, и спросить я ничего не успел. Дверь распахнулась, и в кабинет вбежал-ворвался Семушкин, мрачный, как туча. Ни на кого не глядя и не здороваясь, он уселся за свой стол и начал что-то искать в ящиках, выдвигая их один за другим. Похоже, что нужного ничего не нашел, откинулся на спинку старого офисного кресла и замер, глядя в потолок. А потом, ни к кому не обращаясь, сказал:
– Татаринов уходит. Рапорт написал на увольнение.
– О как! – обрадовался Самойлов, и Семушкин пристально, непонятно посмотрел на него, сфокусировав взгляд, как снайпер на дальней мишени:
– Чему радуешься?! Тому, что уйдет настоящий сыщик? И кто тогда будет искать злодеев? Ты, что ли?
– А что, какие-то претензии? – ощетинился Самойлов. – Чо тебе надо? Я те чо, соли на хвост насыпал?
Семушкин снова посмотрел на него, махнул рукой, мол, что с тобой разговаривать?! И снова повисла гнетущая тишина.
Впрочем – не такая уж и тишина. За окном, не так далеко, жужжали машины, проревел пневмосигналом какой-то автобус, а может, частник, поставивший на машину гудок от грузовика (сюда грузовики не пускали). Шумел ветер в ветвях дерева, стоящего рядом с окном. В коридоре кто-то протопал, бормоча что-то неразборчиво, с кавказским акцентом. Только мозг отсеивал весь этот привычный фон, оставляя лишь то, что было для него важным. Например, эта напряженная тишина, повисшая после слов Юры.
– Юр, – неожиданно для себя спросил я, – а он вообще-то хороший человек, этот Татаринов?
Семушкин удивленно поднял брови, будто впервые меня увидел, и недоуменно помотал головой:
– Ты чего? Хороший, плохой – какое