предложил Виктор. – Дэвид их очень любит. Пример Нерона – прекрасная иллюстрация того, что происходит, когда посредственный артистический талант обретает абсолютную власть. А история Калигулы доказывает, что те, кто жил в постоянном страхе, при первой возможности сами начинают всех стращать.
– Это готовый рецепт так называемого превосходного воспитания. Ребенка сначала запугивают, а затем постепенно превращают в того, кто запугивает других. Да и общение с женщинами следует ограничить, чтобы не отвлекали почем зря.
Виктор решил не обращать внимания на очередное язвительное замечание Анны об английских частных школах.
– Между прочим, Калигула хотел быть образцовым императором, – невозмутимо продолжил он. – В первые месяцы правления его превозносили за великодушие. Но желание заставить других испытать то, что испытал сам, неизбежно, как сила тяжести, и справиться с этим способны лишь немногие.
Анну позабавила явная психологическая подоплека этого обобщения. Вероятно, по прошествии достаточного времени давно умершие для Виктора оживали.
– Нерона я не люблю за то, что он довел Сенеку до самоубийства, – продолжал Виктор. – Я знаю, что между учеником и учителем могут сложиться напряженные отношения, но их необходимо держать под контролем.
– Но ведь Нерон тоже наложил на себя руки, это не киношники выдумали?
– К самоубийству он отнесся с гораздо меньшим энтузиазмом. Сначала долго примеривался, где именно пронзить клинком тело «в пятнах и с дурным запахом», а потом стенал: «Какой великий артист погибает!»{35}
– Можно подумать, ты при этом присутствовал.
– В детстве книга произвела на меня неизгладимое впечатление.
– Вот-вот, на меня такое же впечатление произвел говорящий мул Фрэнсис{36}, – сказала Анна, вставая с покряхтывающего плетеного кресла. – Ладно, пойду я набираться недостающих детских впечатлений. А до ужина напиши для меня одно предложение, – ласково попросила она. – У тебя все получится.
Виктору нравилось, когда его упрашивали. Он посмотрел на нее, как послушный ребенок, и смущенно ответил:
– Постараюсь.
Она прошла сквозь сумрачную кухню и поднялась по узкой лестнице в спальню. Впервые с самого утра предоставленная самой себе, Анна захотела принять ванну. Виктор обожал нежиться в ванне, подкручивая кран большим пальцем ноги, и очень сердился, если горячей воды в баке не хватало для этой важной церемонии. А если принять ванну сейчас, то можно будет спокойно почитать перед ужином.
На самом верху стопки книг на прикроватной тумбочке лежал «Прощай, Берлин»{37}; было бы гораздо интереснее перечитать этот роман, чем погружаться в мрачные жизнеописания цезарей. Мысли о предвоенном Берлине напомнили Анне ее собственное замечание о душевых в Освенциме. Неужели и она переняла английскую привычку шутить по любому поводу? Все лето она истощала душевные силы ради того, чтобы поддерживать разговоры о пустяках. Ее постепенно развращали и утонченная,