зерно, сел на подоконник, вывернул оконный рубильник на минимум, дышал осенним воздухом, слушал музыку и плакал. Она была огромна, велика и бессмертна, эта музыка. Мне даже захотелось вдруг закурить…
Не знаю сколько это длилось. Но я впервые в жизни понял, что значило избитое и сладенькое словосочетание «сладкая пытка». Раньше оно казалось мне бессмысленным и нелепым. Нет. Здесь слова возвращают себе свой смысл, потому что некому их затаскивать…
Сейчас, когда прошло некоторое время, меня начали мучить сомнения. Что это было? Награда честному дисциплинированному труженику за работу? Техническая ошибка? Или очередной эксперимент? Если эксперимент, то что проверяли? Ностальгию? Или измеряли духовные потребности? Или они нашли музыку и теперь пытаются понять, что это такое? Или все-таки награда. А может быть они что-то отмечали? Или их дьявольская машинка выдала очередную случайную комбинацию элементов… Если у них вообще есть понятия случайности. Уж очень… аккуратно они работают с тем, что считают материалом… с нами.
Липовая аллея3
Помню другой случай. На обеденный перерыв дверь как всегда открылась. Я вышел, и попал на липовую аллею. Липы были в самом цвету, сладкий аромат стоял между столетними деревьями. Аллея была длинная, тенистая, вся в мареве и пятнах полуденного солнца. С одной стороны аллеи шел тенистый молчаливый лес, а с другой – широкое поле, дышащее разнотравьем и трещащее кузнечиками. Я стоял на аллее, смотрел в поле, и даже различил где-то вдали блеск водной глади. Стоял, пока не почувствовал, что не избежать удара, если постою здесь еще. Я отошел в тень, прошелся по аллее один раз, другой. Сперва я был ошарашен, оглушен и почти задушен звуками, запахами и бесконечностью пространства. Потом мне показалось, что они решили меня бросить, оставить одного, без пищи, крова над головой, но потом увидел, что там, откуда я вышел, стоит затейливая чугунная решетка, в которой помигивает зеленым глазом огонек. Они меня не думали бросать.
Следующей мыслью было – бежать! Бежать по полю, бежать к реке, или бежать в лес. Они, наверное, погонятся… Они, наверное, усыпят, свяжут и унизят. И в униженном виде доставят назад. И будут сидеть за мониторами почему-то я не сомневаюсь, что за каждым моим шагом следят и смеяться над неуклюжим человеком, который бежит, продирается через траву по грудь, потеет. А за ним никто не гонится. Это были страшные и сладкие минуты борьбы с собой. Помню последний раз такое в юности, когда стоишь на карнизе крыши, и знаешь, что в любой момент можешь сделать шаг вперед и кончить это пошлую комедь, и вроде уговариваешь себя не делать этого, говоришь себе, что карниз от нас никуда не уйдет, а в глубине души все равно стоит страж, который крепче всех стражей держит… Я тогда говорил себе, что это интерес. Как в театре – посмотреть, что дальше будет. А тогда, на липовой аллее я понял, что это – страх, страх быть смешным. А может страх смерти? Не знаю… Мне все-таки кажется, что смерть тут не при чем.