Но он спал не дома, а в комнате Коли Беккера, и ночью случилась глупая история с Ниной, и та на него обиделась. Наверное, она права, потому что, окажись на ее месте красивая девушка, он вел бы себя иначе.
Андрей спустил ноги на пол и встал, стараясь не шуметь.
Затем быстро оделся и прошел в большую комнату. Там было пусто. Дверь в маленькую комнатку, где спала Нина, была открыта. Кровать ее измята, не убрана, но Нины не видно.
Андрей обошел весь домик – благо там негде было спрятаться. Никаких следов Нины. Какая-то тайна «Марии Целесты». Андрей прошел на кухню. Чайник был холодный. Часы с маятником в большой комнате прохрипели восемь раз. На вешалке в прихожей было несколько разных пальто, плащей, накидок различной степени ветхости.
Тогда Андрей пришел к выводу, что Нина побежала с утра на базар, чтобы что-нибудь купить гостю на завтрак. Неизвестно было, сколько ждать хозяйку, и Андрей, умывшись, решил, что, пока суд да дело, он сходит к себе. Он взял ключ со стола и натянул тужурку.
Выйдя из калитки, он посмотрел в обе стороны вдоль переулка, не желая, чтобы его увидели, – Бог его знает, какие указания дал Вревский на подобный случай. Переулок был пуст, заборы высоки, и вряд ли кто увидит его из окна.
Андрей вошел в калитку своего дворика. Здесь следовало быть осторожнее, потому что в этот же двор выходили окна соседнего дома. Но терять нечего – и Андрей быстро прошел к чуть покосившейся двери. Рука с трудом повернула ключ в заржавевшем замке. Андрей потянул дверь на себя, она нехотя открылась, и изнутри дома повеяло подвальным сырым холодом.
В прихожей было темно, и влажный холод отбил знакомый запах дома.
Андрей вошел в маленькую гостиную. Здесь было еще холоднее, чем в прихожей. Стол был без скатерти – темный и сырой, зеркало запотело – наверное, из-за того, что сквозь щели в окнах в зимний мертвый дом начал проникать весенний теплый воздух.
Вещей стало куда меньше – видно, многое из мелочей добрые соседки разобрали по домам. Андрей заглянул в комнату тети – ее кровать была аккуратно заправлена, но не так, как это делала тетя Маня. Андрею стало больно. Наверное, потому, что кровать – это самое свое. И если ее заправили не так, как привычно, значит, тебя уже нет окончательно.
Андрей стоял, глядел на тетину кровать и плакал. Он сам не замечал, что плачет. Он, наверное, лет пять уже не плакал. А тут заплакал. Только когда слеза покатилась по щеке и капнула на руку, Андрей понял, что плачет, и перестал плакать.
Надо взять с собой тетину фотографию – где же альбом? Вот он, под зеркалом в большом ящике вместе с девичьими дневниками тети, которые она вела лет сорок. Альбом распух от фотографий-визиток толстых дам и суровых чиновников, групповых и семейных снимков на картонных паспарту со множеством медалей на обороте над именем и адресом фотографа.
Андрею жаль было оставлять альбом здесь, в холоде и сиротстве. Но взять его с собой он не мог. Андрей перелистал его и отобрал две фотографии тети Мани – девичью и взрослую в пенсне, а также снимок матери, неудачный, расплывчатый. Почему-то мать не любила фотографироваться, или, может быть, фотографии ее остались