в Севастополе.
– В качестве кого?
– В качестве моих глаз и ушей, – сказал адмирал, наливая твердой рукой в металлические стопки себе и Коле. – Мы не знаем, как повернется судьба и призовет ли она меня сюда снова. Но пока человек живет, он надеется. И я надеюсь. И хотел бы, чтобы ты делил со мной эту надежду.
– Но вы же сами говорите, что флот скоро рассыплется.
– Скоро, но не сразу. И в какой форме это произойдет – не знаю. Ты, конечно, можешь сегодня же выйти в запас, и я подпишу тебе все нужные бумаги. Но подумай хорошенько – еще вчера ты был лишь прапорщиком береговой артиллерии из вольноопределяющихся. Сегодня ты – лейтенант флота, и в этой суматохе вряд ли кому придет в голову внимательно проверять твое происхождение.
– А Баренц?
– Полковник Баренц знает не только о тебе – обо мне и многих сильных мира сего. Но излишнее знание в периоды революций – самая опасная роскошь. Тебя он не тронет.
– Пока вы здесь.
– До моего отъезда мы сообразим тебе, мой юный друг, следующий чин. Старший лейтенант флота равен капитану в армии – что бы ни случилось с нашей страной, такой чин дает тебе некий иммунитет.
– Или приближает меня к веревке.
– Коля, ты слишком осторожен. Но я ни на чем не настаиваю. Я мог бы сделать тебя капитаном второго ранга, но ты еще так молод, тебя принимали бы за ряженого.
Колчак улыбнулся, не разжимая губ.
В его последних словах не было желания обидеть, только констатация факта.
– Я подумаю.
– Тебе дается время до прибытия в Симферополь, – сказал Колчак. – Боюсь, что события будут развиваться там с такой скоростью, что неизвестно – уеду ли я сам или меня вышвырнут.
– Что вы говорите, Александр Васильевич!
– Страна катится к хаосу. Выпьем за то, чтобы нас миновала чаша сия и чтобы мы с тобой мирно умерли от старости.
Колчак с Беккером вернулись в Севастополь 25 апреля. Скоро состоялось делегатское собрание в цирке Труцци, и Колчак держал там речь. Цирк был полон черными бушлатами. Солдаты – серая масса шинелей – держались как бы на втором плане, уступая в Севастополе первенствующее место морякам.
Колчак был откровенен и резок. Он понимал, что хуже всего, если в век газет и радиотелеграфа его уличат во лжи.
– Армия устала и потеряла интерес к войне, – говорил Александр Васильевич.
Зал ответил на эти слова вздохом, согласился – воевать уже не хотел никто. И Коля, который сидел в первом ряду, понял, что даже за те немногие дни, что Колчак отсутствовал в городе, его власть над черной толпой резко ослабла.
– Быть может, – говорил Колчак, – ни в одной части не сказалось так отсутствие дисциплины, как на Балтике. Реформировать начали необдуманно. Флота на Балтике, к сожалению, не существует.
Коле хотелось встать и уйти – уйти и никогда не встречаться больше с адмиралом, на котором видна была несмываемая печать поражения. Но, как ни странно, его удерживало здесь обещание