есть в лесу украденную корову… За такую школу, брат, не то что туфли, ничего не жалко отдать!
Вот таким вот образом мы с Андреем Андреевичем и познакомились. Но мне еще предстоял путь с пол-версты в гостиницу для паломников, стоявшую на берегу возле часовни, да с ним, повисшим у меня на плече. А после еще и две недели неспешного конного хода по пути на Малую Ордынку, в Москву. Но эти две недели составляют уже совсем отдельный роман…
С князем Андреем судьба меня свела еще раз. Нежданно, спустя целых двадцать лет. В предреволюционном Петрограде в пятнадцатом году. Тогда его, раненого в ногу, я случайно повстречал на Знаменской площади, возле Николаевского вокзала. (Ныне – Площадь Восстания и Московский вокзал. – прим. автора.) Стоял февраль. Обычный для зимнего Питера сумрачный, тоскливый день, пронизывающий до костей ветер со стороны Финского залива и, конечно же, гололед. Я шел, едва держась на ногах, в тоненьких и совсем не зимних своих башмаках, а впереди меня человек на костылях и в шинелке внезапно поскользнулся и упал. Когда же я доковылял к нему с целью помочь, моему удивлению не было предела! Исхудалый и бледный, сильно постаревший, седой, как лунь!
– Душа моя, Андрей Андреич! – воскликнул я.
А он так и всерьез расплакался. Но тут подоспели сопровождавшие его двое солдат и денщик, помогли подняться, а я сопроводил его до госпиталя и предложил денег. Сколько бы его не обидело. Однако, денег он не взял, но согласился лишь на кружку чая с сахаром и осьмушку хлеба. И пока мы подкреплялись в харчевне на углу Невского и Марата, а потом потихоньку пробирались все вместе по ледяным колдобинам почти до Пассажа, где на тот момент располагались фронтовые госпиталя, он мне рассказал многое о себе. Его личные дела из соображений приличия разглашать я не стану, но лишь то, что касается остальных некоторых из той нашей компании.
– Сан Сергеич, милый! – плакал князь Андрей. – Ведь что делается? Рушат же Россию-то, рушат! Коля с Васей оба погибли в один день во время штыковой атаки на передовые траншеи немца, потому что воевали, будучи призваны в один пехотный батальон. Их скосили, как июльскую траву. Как траву, Саша! И мне, бывшему у них в полку начальником штаба, выпало заполнять на них обоих похоронные листы. Для Лидии и Марии. Я уже не понимаю ничего, Саша! В войсках анархия и разброд умов! Приказы не исполняются. Часто. Люди все какие-то появляются. С виду военные, но по мне так штатские. Это же сразу видно. Бередят солдата бредовыми идеями о всеобщем счастье. Что это, Сан Сергеич? Да и Бога забыли!
Это все я, конечно, знал и сам. И настроение наше было под стать виду за окном: лишь холод и мрак. И никаким горячим чаем с осьмушкой хлеба было не выгнать из души эту ледяную стужу. Мы стояли, грея руки о горячие кружки, и всхлипывали каждый по-своему, но оба по поводу одного и того же надвигающегося на всех нас мрака.
– Знаете, Саша, – сказал мне Андрей Андреевич, допив свой чай, – я вот все вспоминаю ту нашу с вами встречу