ды капель на каракулевых воротниках бекеш, жидкая грязь в асфальтовых выбоинах, отсыревшие базарные псы, боязливо жмущиеся к прилавкам мясного ряда, хмурые взгляды, хмурые лица, преобладающие интонации – брюзжаще-недовольные…
Эх и нехороша же ты, кавказская зима! Не приспособлена под душевные предрасположенности русского человека. Этому бы русскому – в санях с бубенцами прокатиться, в сугробах с веснушчатыми девчатами побарахтаться, на лыжах махнуть десяточку, шумной ватагой медведя поднять с берлоги, да слегка напакостить – втихаря елочку в заповедном лесу срубить на Новый год. Неплохо ведь, правда? Куда как приятнее, чем месить кавказскую грязюку и неуютно ежиться от промозглой сырости, поглядывая на небо в ожидании очередного циклона и между делом мрачно прикидывая, где в таком неудобном месте можно определить запасную позицию для снайпера…
По мясному ряду, осторожно переступая начищенными хромовыми сапогами через лужи, шествует казачий патруль: пятеро молодцев в бекешах, папахах, с погонами, нагайками за опояской, повязками на рукавах и важными усатыми лицами. Шашки бы молодцам положены для пущей важности, да вот беда – молодцы частенько употребляют и, бывает, полоснут кого ни попадя дедовским клинком. Потому постановлением местной администрации ношение ритуального холодного оружия разрешено лишь войсковому атаману и старшинам. Остальные – пешком постоят.
Добравшись до самого конца ряда, служивые в нерешительности останавливаются у предпоследнего лотка. Патруль каждый день другой – как по ведомости распишут. В прошлый раз службу несли, не было этого торгового места. И хотя в теперешней ситуации это их не касается, все равно – по старой памяти интересуются. Как-то непонятно: после пяти крайних лотков с синими курями, и вдруг – такие аппетитные копчености. С чего бы это?
– Почем корейка? – молоденький розовощекий бутуз с погонами хорунжего несытым взором ощупывает деликатесы, разложенные на деревянных поддонах.
– Там ценник, – мрачно выдавил Василь. – Глазоньки разуй, хлопец.
– Если б был – не спрашивал бы. Что я – слепой?
– А ну… Точно – запал под поддон. На, малый, гляди.
– Сто сорок?!
– Точно. Сто сорок.
– Вы, дядечка, видать, с похмелья?
– Чего-чего?
– Вон, на центр пройдите, гляньте цены! Красная цена корейке – сто десять. По сто сорок уже чистый карбонад идет, одно мясо! А карбонад у вас… Ё-мое, точно – с похмелья! Карбонад – за сто семьдесят. Вы что, с луны свалились?
– Слушай, малый, не нравится цена – проходи! Чего приколупался?
– Да вы тут с вашим мясом до весны простоите! Это ж надо додуматься: залезли в самый конец, цены – под потолок… Ну не дураки ли?
– Сам такой, зеленя. И браты твои такие. А мясо, между прочим, – берут. Мы его хорошо делаем, по-особому. Кто понимает толк, переплатит лишние тридцать-сорок рубчиков, но наше возьмет.
– «По-особому»… Да никогда в жизни не возьму вашего мяса! И нормальные люди не возьмут – так переплачивать только совсем дурные могут. Вы лучше его сами лопайте – все равно сгниет!
– Ну, спасибо на добром слове, малый. Проходи, проходи, а то туша ненароком с крюка сорвется, придавит больно…
– Грубо, – неодобрительно заметил Север, высовываясь из «лабаза» и провожая удаляющийся патруль настороженным взглядом. – Чего это вы? Люди службу несут…
– «Службу»! – презрительно скривился Василь, досадливо дернув широченную, как лопата, бороду. – Знаем мы их службу!
– Вырядились, как дурни на Масленицу, – угрюмо поддакнул Петр. – Сапожки начистили. Их на Терек посадить, в заслон – я б на их поглядел!
– Вы полегче, – предупредил Север. – А то скажу Седому, что грубите.
Братья переглянулись и, синхронно крякнув, потерли могучие лапищи. В дремучих зеркалах души кузнецов легко угадывалось сокровенное: догнать «дурней» да выписать всем по разу в дыню. По разу бы вполне хватило – каждый из братов ударом пудового кулачища быка валит!
– Эх, тоска! Торчим тут, как дурни на Масленице…
Да, догнать – и в дыню. Плюс по паре поджопников для блезиру. Милое дело!
Увы, нельзя. Седой дал команду – обеспечить надежное прикрытие операции. Прикрытие как раз и состоит в том, чтобы вести себя прилично, не привлекать внимания, в конфликты с местным населением не вступать. А ослушаться Седого – себе дороже…
– Ладно, чего там. Понимаем – надо…
Дрянное настроение кузнецов вкупе с суровостью по отношению к городским казакам отнюдь не являлось следствием мутного похмелья, а, напротив, имело вполне четкое социально-экономическое обоснование.
Братья Бирюки уже восьмой день торговали мясом. Вернее сказать, имитировали торговлю. Неподалеку, в районе, закупили пяток живых поросят, привезли к родственникам в усадебку, поштучно забивали, коптили и везли на базар.
Прибыль пока что была… минус двадцать процентов! И вовсе не потому, что кузнецы торговали впервые в жизни и в коммерции ничего не понимали.