не может позволить себе ехать на такси.
– Все нормально, – отвечает Луиза. – Я на метро поеду.
Лавиния смеется, словно это шутка.
– Господи, ну ты и классная, – говорит она. Потом целует Луизу в обе щеки. – Я уже по тебе скучаю.
Она буквально падает в такси.
Через две минуты Луизе на телефон приходит уведомление. Лавиния разместила их фотографию в «Фейсбуке».
Она двадцать минут идет пешком до линии Q на Кони-Айленд, потому что никакие другие поезда не ходят по причинам, недоступным пониманию. Она не ступает на трещины в тротуарах.
Она сидит в вагоне метро, дрожа в тоненькой рубашке под куцым пальто с дырявыми карманами, которое она купила в «Н&М» четыре года назад, когда «ГлаЗам» выдал ей на Рождество премию в сто долларов. Она пытается не встречаться взглядом с мужчиной, разгуливающим взад-вперед в больничной пижаме и с медицинским браслетом на руке, но то же делают и все остальные, а тебе надо быть начеку, особенно когда в тебе росту метр шестьдесят два и ты весишь 45 кг 800 грамм (в критические дни). Она выпила достаточно, чтобы ее стошнило, и старается не похвастаться угощением, когда двое молодых людей заходят на Кингс Хайвей с пакетами из фастфуда и громко чавкают картошкой фри до самого Атлантик-авеню.
Здесь Луизе приходится пересаживаться на линию R, пусть даже и проехав чуть назад, и какие-то девчонки, наверное, возвращающиеся с девичника, визжат и размахивают бенгальскими огнями, а на платформе линии R какой-то мужчина, влезший на пластмассовый ящик, громко предрекает конец света.
– Я ненавижу и презираю празднества ваши! – кричит он, хоть никто на него и не смотрит.
Он глядит прямо на Луизу. (Если вознесете Мне всесожжение и хлебное приношение, Я не приму их и не призрю на благодарственную жертву из тучных тельцов ваших.) По крайней мере, думает Луиза, он смотрит прямо на нее. (Удали от Меня шум песней твоих, ибо звуков гуслей твоих Я не буду слушать.)
Луиза выходит из метро на Пятьдесят третьей улице.
Пятки у нее кровоточат. Между пальцами ног забился песок, и там мозоли. Она крепко сжимает в пальцах ключи.
На углу перед своим домом она замечает человека, который каждый день ей кричит, когда она идет к метро или обратно. Он курит марихуану. Поднимает на нее глаза.
– Привет, – произносит он.
Она не поднимает головы. И не смотрит на него.
– Привет, малышка, – продолжает он.
На это она тоже не реагирует.
– Ты знаешь, что на улице холодно?
Она думает: «Шагай дальше, просто шагай».
– А знаешь, я бы тебя согрел!
Он улыбается, словно это добродушие, словно ей это должно льстить, словно это – самое лучшее из всех сделанных ей предложений.
– Я бы тебя согрел, малышка.
Он идет за ней – фланирует, а не бежит, словно гуляет в свое удовольствие, словно от этого ей не хочется закричать.
– Разве ты не хочешь, чтобы я тебя согрел?
Она действует быстро, вставляя ключ в замок, хоть руки у нее и дрожат. Тренировка.
– Не