пространства, сакральная и эстетическая география»[117] детально исследованы пограничные области этой дисциплины, активно взаимодействующие с семиотикой, филологией и религиоведением. Статья М. П. Крылова «Структурный анализ российского пространства: культурные регионы и местное самосознание»[118] показывает специфику развития российского регионализма и процессов формирования региональной идентичности.
Интересное исследование с точки зрения понимания основных образно-географических трендов в культурной географии опубликовано в рамках серии «Создание североамериканского ландшафта» в сотрудничестве с Центром американских мест[119]. Среди уже выпущенных в этой серии – книги «Горный Запад: интерпретация народного ландшафта», «Новоанглийская деревня», «Принадлежащее Западу», «Юг хлопковых плантаций во время Гражданской войны» и другие. Выделяемый нами монографический сборник посвящен территориям США, на которых сформировались ключевые североамериканские этнокультурные общности: янки, амиши, креолы, мормоны, навахо и т. д. Привлекает подход авторов к выделению границ этих территорий: ряд выделяемых ими этнокультурных границ базируется на региональных мифологиях, слабоуловимых культурных традициях, косвенном анализе результатов политических выборов. Сам процесс выделения таких коренных территорий состоит в поиске «решающего» географического образа, позволяющего, так или иначе, провести требуемые границы.
«Формовка» и как бы затвердевание новых, продуктивных и ярких географических образов ускоренными темпами протекает на границах различных культур, в тех пограничных, фронтирных зонах, в которых происходит наложение, эклектическое смешение и в то же время обострение традиционного взаимокультурного интереса[120]. Как результат подобного пограничного образно-географического «приключения» выглядит, например, «Московский дневник» Вальтера Беньямина. Образ Москвы Беньямина, классического западноевропейского левого интеллектуала 1920-х годов, естественно, стремится, от противного, предстать в глазах заинтересованного читателя вполне азиатским, «оазиатиться» – оттолкнувшись от западноевропейских реалий того времени. Но это удается не полностью: чисто европейский генезис тех культурных реалий, которые обостренно переживаются и переосмысляются Беньямином в советской столице, делает образ Москвы в его трактовке неоднородным, неустойчивым и все же очень терпким, запоминающимся. Узкие тротуары, которые придают Москве облик импровизированной метрополии; пространство московской зимы, которое изменяется от того, теплое оно или холодное; Москва как «архитектурная прерия» и собственное предместье; постоянное ощущение открытости русской равнины внутри города; деревенская бесформенность огромных московских площадей – все эти локальные географические образы формируют на удивление связную и подробную образно-географическую картину – на стыке различных пространств, культур и времен[121].