сбежался поглазеть на мой арест, то, подумав, спросил бы: до чего довело этих людей городское время?
Послышался скрип железной двери. Я стряхнул с себя воспоминания и вернулся в камеру.
– Может быть, это Зине назад привели? – предположил дядя Кюхейлан.
Железная дверь продолжала скрипеть, медленно поворачиваясь на петлях, а мы гадали, какую камеру выберут следователи, кого уведут с собой. Камер здесь было очень много. Говорят, на войне каждый солдат верит, что уж его-то смерть непременно пощадит, и в этом мы ничем от них не отличались. Каждый из нас размышлял об одном и том же: скоро кого-то уведут за железную дверь, но кого? Спасение от подобных мыслей есть только одно: надо думать о чем-то хорошем. Вдруг просто наступило утро и принесли еду, хлеб с сыром?
Парикмахер Камо поднял голову и посмотрел на прорезь.
– Пусть наконец уже придут за мной, – проворчал он.
– Это, наверное, пайку принесли, – откликнулся я. – Сильно проголодался?
Камо не ответил и никак не отреагировал на мою улыбку. Он смотрел на свет, просачивающийся в прорезь.
– Удалось тебе поспать? – продолжал я. – Мы тут много говорили.
– Ваши разговоры мне не мешали, а вот собачий лай то и дело будил.
– Собачий лай?
– А вы разве не слышали?
– Нет. Откуда здесь взяться собаке?
– Вы, должно быть, увлеклись разговором, вот и не заметили. Лай доносился издалека, из-за тюремных стен.
– Тебе приснилось.
– Я могу отличить сон от реальности, Доктор. Каждый раз, услышав лай, я приоткрывал глаза, чтобы убедиться, что я все еще здесь. Лай был так же реален, как эта камера.
Дядя Кюхейлан положил руку на плечо Камо:
– Ты прав. Наверное, собака лаяла очень далеко, мы просто не обратили внимания.
Камо покосился на руку у себя на плече, потом взглянул дяде Кюхейлану в лицо:
– Похоже, это была белая собака. Лай резкий такой.
Дядя Кюхейлан убрал руку.
Из коридора послышались голоса, и мы все повернулись к двери.
– Я заберу вот этих, – сказал один из говоривших, очевидно показывая бумагу с именами заключенных.
– Они все в одной камере, – ответил охранник.
– В которой?
– Сороковой.
Мы переглянулись. Сунули руки под мышки, чтобы немного согреть их напоследок, и стали молча ждать.
Шаги загрохотали по бетонному полу, словно камни. Сколько человек шло по коридору, понять не удавалось, но их точно было больше обычного. Коридор все не кончался, голоса следователей эхом отдавались от стен и звенели в наших ушах. Мы надеялись, что они пройдут мимо, но нет, они остановились у нашей камеры. Лязгнул железный засов, и серая дверь отворилась. Камеру залило светом.
Парикмахер Камо первым встал на ноги.
Но охранник оттолкнул его.
– Стой на месте, дубина! – рявкнул он. – А остальные пусть выйдут.
Третий