вы за меня помолились бы, так точно я бы от наваждения избавился. Помолитесь святой отец?
– Помолюсь, сын мой, помолюсь.– Кивнул канцлер.– Ступай.
– Вот и хорошо, – и не собирался уходить кавалер,– я ещё о своих наваждениях, написал епископу Вильбурга, что бы он тоже помолился. Когда два таких праведника как вы и епископ за меня молится, будут, то уж наверняка наваждение пройдёт.
Приор побледнел, он неотрывно глядел на новоиспечённого рыцаря, открыл было даже рот, да ничего не сказал, не нашёлся.
А рыцарь ещё раз спросил:
– Так помолитесь за меня, святой отец?
– Ступай, сын мой, ступай,– только и смог сказать канцлер его высокопреосвященства и затеребил чётки.
Когда солдат повернулся к нему спиной и захромал на выход, приор прошипел своему ближайшему помощнику:
– Найди протонотария, скажи, что бы о просьбе моей боле не волновался. Скажи, что сложилось всё, как Богу угодно. А ещё скажи просителям, что приёма сегодня не будет, молиться я пойду.
Он встал из-за стола.
Его помощник уже направился выпроваживать посетителей, как приор остановил его, подозвал и прошептал со злостью:
– Вино это вылей. Немедленно.
А кавалер Волков возвращался в трактир, а на луке седла его висел щит, на котором изображено было небо серебром над лазурным полем, а поверх всего ворон распластал крыла, а лапами держал факел с живым пламенем на запад, а у ворона глаз был, что рубин, и был он злой. Щит пахнул свежим лаком и был прекрасен. А кавалер был горд.
Это и улицей нельзя было назвать. Длинная тропинка меж двух высоких заборов, на которую из-за заборов выкидывали и золу от печек, и мусор, и падаль. На этой тропе и два всадника разъехались бы едва. Рудермаер и Пилески шли впереди. За ними ехали кавалер и Ёган, замыкал шествие Роха на своей деревяшке. Наконец они приехали. Рудермаер почти торжественно обвёл рукой место, за которое Волков должен был выложить шестьдесят шесть монет.
– Вот, – важно произнёс Рудермаер,– вот это место.
Это была помойка у стены, и не было там никаких тридцати пяти шагов на пятнадцать. Глазомер у опытного стрелка всё сразу прикинул. Тридцать на двенадцать с неглубокой канавой по периметру. Коровьи и лошадиные кости, падаль вонючая, старое гнилое тряпьё, битый кирпич и битые горшки. И всё это слоями у городской стены. А посреди всего этого гнилой, покосившийся сарай.
– И всё это стоит шестьдесят шесть талеров?– Невесело спросил кавалер.
– Да. – Радостно кивал Пилески. – Место хорошее, и не дорогое. Почти даром.
Волков посмотрел на него пристально, подозревая, что он шутит, но Пилески не шутил.
– Место доброе, – видя недоверие кавалера, заговорил Рудермаер,– мы его вычистим, меж заборами ворота поставим, тут будет уютно, и лишних не будет, за стеной ручей недалеко, выроем колодец, будет своя вода. Кузню поставим у стены, а на неё, думаю домик поставить, мы там с Виченцо жить будем. Нам боле негде. А если с крыши домика лестницу вверх положить, то на городскую стену вход будет.
– Сюда