дневника, где она безыскусственно, по-детски говорит о своих переживаниях. Страницы эти относятся к 1871 году, когда ей было восемнадцать лет. Они находились в бумагах покойной Анны Николаевны, – к сожалению, это только несколько листков без начала и без конца, но для портрета Марии Николаевны в восемнадцать лет они драгоценны. Приведу их.
«…Бегали с мамашей к крестной[11]. Ах, как мне хочется играть, как мне хочется жить… Сейчас я прочла у себя слова Вильде[12]: «…ей нужно на волю, ей нужны воздух, свобода». Да, я верно тогда предчувствовала, что мне не будет никакой свободы. О, я гораздо связанней, чем в школе. Здесь (то есть в Малом театре. – Т. Щ.-К.) я нахожусь под тяжелым гнетом, а выбиться из-под него нет сил.
29…
Вчера не записала день, потому что ночевала у Н. М. (Медведевой. – Т. Щ.-К.). Спешу скорей оправдать себя перед собой. Ушла к ней, а утром читала с ней роль Элизы[13]. Первый акт совсем почти переделан: теперь я очень вижу, как я была слаба в этой роли. Только дай бог мне сыграть ее хорошенько, эту роль: а то нынешний [год] точно какой сильный ветер сбил меня с ног – я только и играю одни маленькие роли. Кажется, исполняется желание наших артистов, я совсем отодвигаюсь на задний план. Но Н. М. говорит: «терпите и ни на что не обращайте внимания». Я так и делаю. Просить и вымаливать ролей я себе никогда не позволю… Господи, как бы это напомнить Самарину, что он обещал дать «Коварство и любовь» в свой бенефис[14]. Забыл он или нет… Если и не забыл, так, конечно, не даст… удивительно, как меняются люди на сцене и дома – и не узнаешь совсем. Например, нынешним летом я была у Шумского[15], он говорил со мной, смеялся, а тут, то есть на сцене, опять генерал. Потом Самарин – дома черт знает чего ни наобещает, – а на сцене как зло смотрит; впрочем, теперь еще ничего, не то что было прежде. Например, он мне сказал летом: «Самарины вам никогда не сделают зла».
Вильде, – как его ни ругают, как он, может быть, в самом деле нечестно поступает, – но я всегда с отрадой вспоминаю о нем, и он дорог мне. Не потому, что я как-то влюблена была в него, а потому, что он первый заговорил со мной, как говорят люди, он первый пришел ободрить меня, когда я в первый раз играла Эмилию Галотти. Этого я никогда не забуду. Да и вообще он до сих пор не изменился. Как нынче, напр.: он был со мной очень любезен. Подал мне стул, смеялся, и я сама говорю с ним без стеснения, без робости. Нынче шло «Укрощение». Надоело оно мне порядочно, потому что дела нет, пройти раз по сцене и жди в уборной. Вчера, мы были с Н. М. в Большом театре, бенефис Додонова, шел «Громобой». Луиза Ванд пела сцену из «Фаворитки» очень хорошо. Только раз я была на Вильде за что-то сердита, нет, я сердиться не имею права, а мне было неприятно, что он сказал, что мне дадут 400 рублей жалованья. Значит он думает, что я не стою больше. Это еще было перед выпуском. Спать еще не хочется – папаша страшно кашляет. Как бы я желала, чтобы Н. М. прочла мой дневник, что бы она сказала… Я хотела сказать и не решилась. Боже мой, неужели у меня