и в самой себе.
Еве всегда хотелось узнать, как она выглядит со стороны, когда сидит в кафе и задумчиво читает книгу, или когда едет в автобусе, пораженная видом за окном, горами в дымке или подернутым солнечным светом озером. Видят ли прохожие то, что происходит у нее внутри, пытаются ли заглянуть в глубину, понять, что она не такая как они, или наоборот такая же – и потому так страстно ждущая оценки, одобрения, знака внимания? Ей хотелось нравиться всем, но в то же время она презирала конформизм, так что иногда протест против него становился новой его формой.
Она жила в Женеве всего восемь месяцев, но уже успела привыкнуть к успокаивающей безликости города, его добродушному равнодушию. К тому, что здесь говорят на сотне языков, и ты никогда не выглядишь белой вороной: никому не приходит в голову смеяться над твоим акцентом, потому что он есть практически у каждого, как пара ушей или право на жизнь. К отсутствию зимней сказки: за всю зиму снег выпадал всего дважды и мгновенно таял. К тому, что работу Женевского фонтана невозможно предсказать – иногда он вздымается в небо белой иглой, прорывая пелену дождя, а в солнечные и тихие дни остается безмолвным, как немой музыкант на Риве5, которому она всегда подавала несколько сантимов.
Он даже не играл – лишь бренчал что-то бессмысленное на гитаре, разглядывая мир косыми глазами, но Ева всегда испытывала к нему жалость. Она очень переживала, когда он вдруг исчез на несколько недель, уже успела представить себе все самое ужасное. Но потом увидела его у вокзала и успокоилась – видимо, ему просто надоело играть на одном и том же месте.
Она привыкла к налетающему время от времени циклону по имени Зверь, который приносил с собой сбивающий с ног ветер, сносил шляпы с голов и иногда даже валил деревья. К мгновениям острого внезапного счастья при виде шапки Монблана вдали, тронутой жемчужно-розовым предзакатным светом. К тому, каким интересом загораются глаза собеседника, когда она говорит, что приехала из России. Только тут она поняла, что никакой неприязни к русским и в помине не было, хотя вся российская пресса настраивала на обратное.
Вечерние прогулки к озеру успокаивали Еву, тем более до него было всего пятнадцать минут пешком. Это расстояние казалось смехотворным, если сравнивать его с московскими. Там даже дорога до ближайшей станции метро занимала больше времени.
Она рассматривала обвешанные гирляндами огоньков яхты, пришвартованные у берега, фотографировала изогнутых в танце лебедей и не могла насытиться воздухом, насыщенным солью, которой в пресной воде быть не могло. Как озеро может пахнуть океаном? Но если закрыть глаза, можно было представить себе, что берегов не видно, а вода бесконечна, как звездно-черная мантия космоса.
Если идти вправо, можно было дойти до пляжа Паки, песок которого летом устилали сотни разноцветных полотенец, до парка «Perle du lac»6 с мощными, как друиды соснами, и богатого