вздрогнула.
– Таких денег у меня нет.
– А какие есть?
Я выпотрошила кошелек и набрала половину.
Тетка тяжело крякнула, забрала у меня из рук бумажки и сунула этот горячий, мягкий комок, который отчаянно орал и, тараща глаза, карабкался по пальто.
Дождь тем временем успокоился; спрятав зверя на груди, я сгорбилась и побежала к дому.
Первый день (порода, что ли, такая? – дивилась я) этот котомишка не мурлыкал. Ничего не ел и не пил. На второй, рыча и давясь от жадности, срубил яйцо вкрутую, прыгнул ко мне на колени и завел песню самовара. Хоть самовара я никогда не держала, но бабушка рассказывала, что самовар, когда в доме мир и уют, мурлыкает.
И вот теперь зверь носится у меня по комнатам, взлетает на штору, как бравый пожарник, и устраивает охоту на мух. Вы обратили внимание, что коты не разбегаясь с места могут взять высоту, раз в десять превышающую их кошачий рост? То есть они побивают рекорд любого чемпиона мира по прыжкам в высоту. Представьте, Бубка или какой другой атлет прыгает на двадцать метров вверх! И это без шеста, тренировок и разбега!
Впрочем, дело не в феноменальности котов или моей личной кошки, а в строении их кошачьих мышц. Феноменальность моей кошки заключалась в том, что при всех поверженных мухах, она не разбила ни одной чашки или вазы и даже не столкнула матрешки на шкафу.
По утрам она будила меня тем, что остреньким, шершавым язычком лизала пальцы – а это приятней любого самого сладкоголосого будильника. Я запускала руку в ее мех и не могла добраться до костей: их, кажется, и не было; неведомый, необъяснимый дух поселился в комок черного пуха и смотрел на меня желто-песочными глазами.
Вы уже поняли, что котомишка оказался кошечкой, и я назвала ее Басей.
Теперь не я, а она стала полной хозяйкой дома. Потому что я, во-первых, ухожу иногда на целый день, а она все время дома; во вторых, она может залезть в самые дальние углы шкафа и на шкаф, на все книжные полки, во все ящики стола, в посудомойку и даже в духовку, а я нет. Да что там в духовку – та была не включенной; однажды ее кошачье сиятельство Баська заснула в шерстяных кофтах, ожидавших стирки. Я сгребла их в охапку и заложила в стиральную машину. Да не просто заложила, а поставила на программу «шерсть» и программу запустила. Когда машина отгудела сначала, как самолет на взлете, потом, как самолет при посадке, я открыла ее, и оттуда выползла Бася. Потом она отлеживалась сутки под диваном, чем напомнила кота моего детства, из которого я пылесосом выуживала блох. Но это другая история. А пока Баська отлеживалась, я смогла спокойно писать. Что такое писать? Это водить ручкой по бумаге. Только охота на мух так увлекала ее кошачество, как мое сосредоточенное вождение пером по бумаге. Она следила за ним на присогнутых лапах, время от времени ударяя хвостом, потом совершала прыжок и избивала ручку лапами. Мне оставалось порадоваться, что я не художник и не пишу маслом, не то что бы это было?
Летом я стала уезжать на два-три дня. Накладывала Баське яиц, куриных потрохов, творогу, наливала воды