на часы, а они шли медленно, медленно. Жизнь вокруг меня остановилась. Родители поглядывали на меня и улыбались, что меня ещё больше раздражало. Но вот часы пробили десять раз, и я помчался, правда, немного хромая к своей любимой. Взлетел на второй этаж, и в передней столкнулся с людьми в непонятных одеждах. Они были одеты в длинные чёрные сюртуки, белые рубашки. На голове большая чёрная шляпа, из-под которой свисали длинные вьющиеся волосы. Они мне дружно поклонились и поприветствовали меня на не понятном мне языке, очень похожем на немецкий язык, но точно не по-немецки, так как я хорошо говорил на этом языке. Это был идешь. Я обнял Беллу, она очень смутилась. Нас подвели к человеку, закутанному в белое покрывало, к которому все обращались – ребе. Всё время, раскачиваясь, он начал читать молитву, я так думал. То, что он говорил своим гортанным голосом, я не слушал, потому, что не понимал ни слова, но все рядом стоящие, периодически, что-то восклицали, как бы в знак согласия. Меня поразил запах исходящий от раввина, что-то он мне напоминал, я напрягал память, но ничего путного мне в голову не приходило. Этот запах я запомнил на всю жизнь. Я очнулся от того, что в спину меня толкнула моя будущая тёща и сказала.
– Скажи, хотя бы уже по-русски, – Да, а то люди уже начинают сомневаться в тебе, зачем ты здесь стоишь. Я не могу понять, кто хочет жениться я или ты.
Ничего не понимая, я сказал, да, и тут же и Белла сказала да. Мы одели друг другу на безымянный палец по обручальному кольцу. Теперь уже настоящая моя тёща опять не удержалась от комментариев.
– Ну же, шалопай, поцелуй свою невесту, а то добрые люди ждут.
Я обнял Беллу и нежно поцеловал её в губы. Раздались бурные возгласы. Мужчины окружили нас и стали танцевать. У Беллы на голове была белая накидка, выглядела она великолепно, но мне казалось, что все мужчины, танцующие вокруг нас смотрят не на неё, а пялятся на её уши. Бриллианты, подаренные Белле, действительно были великолепны и изумительно сверкали. После танца мы поклонились её родителям и собирались покинуть их, через два часа отходил наш поезд. Я пожал левую руку своему тестю. Тёща расплакалась, обняла меня и не прощанье выдала дежурную фразу.
– Береги мою деточку. Ты хоть и голодранец, и гой, но я тебе верю, в обиду не дашь мою единственную кровиночку. Ладно, ступайте с Богом.
И, уже с сухими глазами добавила.
– Да, Белла, не вздумай давать этому красавцу, пока не поставит в паспорте штамп. А то, я знаю этих. На следующий день возьмёт и сбежит.
У Беллы было шикарное приданное. Маленький чемоданчик, в котором лежала пара нижнего белья, ситцевое платье, тёплые ботинки, десяток носовых платков и две пластинки с ариями из оперы «Севильский цирюльник». Фортепиано мы оставили у её родителей. В вагон бы оно, точно, не влезло.
На вокзале нас провожали только мои родители. Нас по очереди обняли, поцеловали, перекрестили и посадили в вагон. Помахали ручками