создаёт эффект очистки, – пояснил козёл. – То есть кажется, что это можно пить.
– Ну давай кристалловскую, – согласился кот. – Кстати, меня зовут Базилио. Перс. Специалист по проблемам.
– По созданию или по решению? – прищурился козёл.
– Когда как, – сказал кот, немного подумав. – Я в этом смысле специалист широкого профиля.
– Понятно. Септимий Попандопулос, – представился рогатый. – У меня узкая специализация. Козёл опущения.
Inspiratio. Видение Пьеро
В октябре 312 года от Х. Место и время неясны, да и не столь существенны.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Возьмите экстаз и растворите его в абсолюте.
Пелевин В. Чапаев и пустота // Пелевин В. Малое собрание сочинений / Под ред. Чжан Ли. Т. VII. Чуанчан: Сибирское университетское издательство, 2049.
А делов-то всего и было, что в недобрый час Пьеро, пользуясь равнодушием Арлекина и снисходительностью Карабаса, раздобыл где-то водки, закинулся айсом и наебенился в сраку. Не исключено, что даже и в дупу.
Но лучше не будем спорить, а, в соответствии с упомянутым, положим правильное: так склалось, что Пьеро наебенился. И мало что видимо, но и более того – видимо-невидимо. Но вот по какому случаю? Этого он ни сказать не мог, и даже в душе не ёб. Ибо, наебенившись, поэт потерял не только покой и волю (это бы ладно), но также и память о предшествовавших обстоятельствах. Она куда-то слиняла, его верная память, она запропастилась куда-то. Может, её черти спиздили? Что ж: и такое бывает.
Но, во всяком случае, одно было ему дано в ощущениях clarus et distinctus: он страдал.
Как же он страдал? Не так уж и трудно догадаться, любезнейший мой читатель! Ибо не в первый раз – по секрету шепну: и не в последний – застаёшь ты нашего героя в таком состоянии. Да, да, именно: Пьеро отчаянно мутило.
Впрочем, то было бы ещё полбеды. Ибо самое тяжкое в этом некстатнем и пакостном испытании было то, что сгустившиеся тучи никак не прорывало очистительной грозой. Говоря без экивоков, тошнота как бы охватывала всё существо поэта. Казалось, тошнило даже локти и колени. Но при всём при этом он никак не мог проблеваться.
– Буэээ, – поэт попытался решить проблему волевым усилием. Тщетно. Рвота ножом подступила под горло, обжигая его крепчайшей кислотой, но бессильно сползла обратно, в страдающий мягкий желудок.
Вдруг некая тоненькая иголочка пронзила позвоночник поэта. Оно было не больно, а сладко: то вещий Дар пробуждался, открывались потаённейшие родники, прозревали очеса души. Нашего героя подняло, понесло, накрыло, развиднелось, взыграло, сошлось – carmen, metus, merum, mustum, reditus. Явственно обнаружились какие-то маяки, резеда, мистраль. Впрочем, через секунду всё это покрылось коростой и взорвалось, образовав по ходу то ли барьер, то ли экран, то ли просто завесу жёлтого тумана.
Пьеро попытался повернуть голову. Туманный барьер повернулся вместе с головой. Дальнейшие попытки приводили к тому же результату. Маленький шахид даже взрыднул: он стремился к резеде и мистралю, он всю жизнь стремился к резеде и мистралю, а тут такой афронт. Кто б не взрыднул на его месте?
И