превращалась в самую настоящую анархию. «Все киргис-кайсацкия орды с зенгорскими калмыками в непристойной войне и могли бы тех калмык одолеть; ежели б обще согласились, а у них один хан с войною пойдет, а другой оставляет, и так свое владение у калмык теряют», – писал по этому поводу И. К. Кириллов. П. С. Паллас также не преминул отметить, что «многочисленный киргизский народ живет в неограниченной вольности в сравнении калмыков, которые так много малых властителей над собой имеют. Каждый живет так, как вольный господин, и потому киргизцы не так страшны, как другие неприятели».
Такое положение дел, разумеется, не способствовало росту могущества Казахского ханства, и казахи редко на поле битвы могли взять верх с помощью превосходства в численности. И если одной из особенностей казахского военного искусства стало широкое освоение огнестрельного оружия, то другой, не менее важной, – явилась ставка на батыров, о чем и пойдет речь в следующей главе.
Батыры
Өскен ауылдың баласы бiрiнбiрi батыр дейді,
Өшкен ауылдың баласы бірінбiрi қатын дейді.
В культуре казахов, как и других родственных народов, героический эпос имел исключительное значение, потому как каждый кочевник являлся воином. Степная вера в священных предков обожествляла батыров. Жизнь и деяния Кобланды, Алпамыса, Едыге, Шоры, Ер-Таргына значили для казаха гораздо больше, нежели жития любых мусульманских святых. Степняк мог не знать даже самых простейших молитв, но о легендарных батырах знал все, вплоть до кличек боевых коней. Могилы знаменитых воителей превращались в места поклонения. Их имена становились уранами (боевыми кличами) целых племен. А неграмотные степные сказители наизусть запоминали десятки тысяч строк великих сказаний. Современные ученые, изучающие народное творчество, с удивлением совершают все новые и новые открытия в своей области и не устают поражаться богатству и красоте богатырского эпоса. Однако наряду с легендами и мифами есть еще и реальная история батыров, о которой на сегодняшний день мало известно.
Одной из причин такого положения дел, безусловно, является скудность исторических источников, характерная для любого кочевого народа. Но эта причина далеко не самая главная. Как это ни странно, гораздо более важное значение имеют субъективные обстоятельства.
Так, практически все добросовестные историки, занимающиеся, к примеру, историей Казахского ханства, говорят о том, что власть казахских ханов и султанов к началу XVIII в. носила номинальный характер и реальными правителями в степи являлись вожди племен и родов. Такая точка зрения не вызывает никаких споров, поскольку подтверждается всеми известными источниками. Но в то же время в своих трудах эти же историки главным образом освещают деятельность ханов и султанов, отводя батырам скромную роль вассалов при дворе царствующих особ.
Вероятно, подобный «монархизм» отечественных историков в какой-то