его куртки. – Ты не смог удержать свой спусковой крючок на предохранителе и всё, что можешь сказать себе в оправдание – это чёртово "прости"?
Я должна бы уйти, но с нездоровым садизмом продолжаю проворачивать вогнанный себе под рёбра нож, отчаянно не желая верить в очевидное.
– А что ты хочешь услышать? – отдёрнув пальцы от моей щеки, Паша с демонстративным раздражением расстёгивает кожанку, и я захлёбываюсь укором, огрубившим его тон. – По-твоему я должен был вручную передёргивать, пока тебе не надоест корчить из себя недотрогу?!
– Ты говорил, что любишь меня. То, что между нами сегодня произошло…
– А что такого произошло? – усмехается он, резко хватая меня за плечи и, хорошенько встряхнув, насмешливо щурит глаза. – Перепихнулись, чпокнулись, совокупились, что? Давай, называй вещи своими именами, не ребёнок уже. Рада! Оглянись вокруг, на дворе двадцать первый век! Почему любовь должна мешать интимной жизни? Ты сама виновата, нечего было столько времени из себя монашку строить. Да я облажался, замешкался спьяну, девица залетела. Я не знал, что ей всего шестнадцать. Не знал! Она меня сроком за яйца прижала, что мне оставалось делать? Сесть, лишь бы ты могла и дальше верить в изжившие себя ценности?
Наверное, где-то в глубине души я надеялась, что он будет отрицать. Что весь этот кошмар окажется недопониманием и Пашка, мой заботливый Пашка, просто не сможет оказаться таким моральным уродом. Признаю – это было наивно. А сейчас и вовсе выглядит до отвращения жалко.
– Ты не имел никакого права молчать. Лгать. Ты должен был сперва предоставить мне выбор. Спросить, хочу ли я быть третьей в вашей паре. Даже четвёртой! – плююсь предложениями не успевая вдыхать, и резко втянув воздух, захлёбываюсь тошнотворно-пряным запахом своего падения. Внутри всё раздирает, пульсирует горячим сгустком стыда. Я только что ублажила чьего-то мужа. Чьего-то отца!
Права была Дари – я всего лишь неблагодарная распутная дрянь.
Нервы сдают окончательно. С рыком ударив по двери, так что дрогнуло стекло, щёлкаю ручкой, впуская в салон весеннюю стужу.
– Рада, остынь, что ты делаешь?! – Паша перехватывает меня выше локтя и взгляд его отравленный слезами заражает горячкой. – Я многого прошу?! Потерпи два года. Всего два года, Рада, и мы с ней разведёмся! Не руби с плеча. Я свихнусь без тебя. Вскроюсь.
– Валяй, Князев! Я была готова закрыть глаза на всё: на твоих дружков – жуликов, на вспыльчивость и упрямство. Не задумываясь, променяла бы достаток на лишения, никогда не упрекнула бы, что ты нищий…
– Да ладно?! – рычит Князев, сгребая в кулак раскиданные под ногами купюры, и с уничижительной улыбкой швыряет их мне в лицо. – Этот нищий хотя бы оплатил твои услуги. И знаешь что? Оно того не стоило. Все эти годы ожидания не стоили того, чтобы разложить бесчувственное бревно. Забирай и проваливай. Вали, дешёвка!
Мощный толчок в плечо сдувает меня с пассажирского кресла, на ледяные плиты мостовой и мелкий снежок как обязательный реквизит к бюджетной мелодраме