исказились немцев лица
При битве «Курская дуга».
Но эпизод с восстаньем пленных
Меня совсем ошеломил.
Страницы книги этой ценной
В душе я молча сохранил.
Рассказ он начал незаметно,
Со слов других своих друзей,
Но всё описывал предметно:
Природу, лагерь и людей.
Год сорок первый, август, зной,
Квадрат, очерченный колючкой.
Война давно уж за спиной,
А вдоль забора немец с сучкой.
И лагерь этот пересыльный
Уж полон пленных был солдат,
И смрад над ним стоял могильный,
И каждый смерти был бы рад.
Фашисты просто издевались:
Морили голодом, битьём
И всё унизить всех пытались.
Лежали пленные ничком.
Кидали им еды отбросы,
И жажда мучила всегда.
Бычок какой-то папиросы
Ценнее золота тогда.
Одни ломались на еде,
Другие просто умирали,
С ума сходили по воде,
В один из дней этап пригнали.
Их было сорок, среди них —
Сержант с бинтами на руках.
И как-то лагерь весь притих,
Здесь балом правил только страх.
Они в людское море влились.
Сержант остался в стороне.
Вопрос задал – все изумились.
«Здесь офицеры есть? И где?»
«Ты что, родной, с ума сошёл?
Зачем так громко вопрошаешь?
Ты сам откуда к нам пришёл,
Что гнев немецкий навлекаешь?»
«Эй вы, советские солдаты!
Чего на шёпот перешли?
Фашист сметает ваши хаты,
А вы тут гнётесь до земли!»
К сержанту люди потянулись,
В его словах звучала сталь,
Каких-то трое обернулись:
«Тебя убьют! Себя не жаль?»
«Себя жалеть мне не с руки,
Сюда попал я из-под Бреста,
А вы, навозные жуки!
Что превратились в это тесто?
Ко мне идите, вы, втроём,
Со страхом, вижу, породнились!»
«Да, мы боимся, но живём
И выделяться не стремились».
Он одного взял за грудки:
«Семья большая? Где твой дом?»
«Отец и мать и две сестры.
В селе под Минском мы живём».
«Так вот, представь, что их уж нет,
Сестёр-малюток и отца,
Готовит немцам мать обед
И верит в сына-подлеца!
Что он придёт и отомстит
И что не зря тебя растила,
И как душа её болит,
Она ведь дочек схоронила!
Не говорю уже о том,
Что гибнут тысячами люди!
А вы! «Боимся, но живём!»
Да как мы дальше жить-то будем?»
И спрятал взгляд аника-воин.
Сержант так грубо оттолкнул:
«Пусть смерти буду я достоин,
На грамм хоть если обманул!»
Тут подошёл к нему солдат,
Под сорок возраст, это точно:
«Прости, сынок, я виноват,
Майор я, это ненарочно,
Надел чужую гимнастёрку:
Жить