Garfield! I’m Garfield!» А потом стал блевать. В гостиной. Прямо на ковер. А затем – надо же! – раз и заснул. Бух в самую лужу. И на прием не работаешь.
– Вот черт! – сказал я. – Прошу прощения!
– Ничего, – сказал Стиг. – Это поправимо. Ковер можно отмыть. А теперь главное – доставить вас по домам.
Только тут меня охватил страх.
– Который час? – спросил я.
– Почти час.
– Только час? Тогда хорошо. Я должен был вернуться в час.
Так что опоздаю всего на несколько минут.
Стиг вина не пил, и мы пошли за ним к машине. Ян Видар сел спереди, я – сзади.
– Неужели ты совсем ничего не помнишь? – спросил он, когда мы тронулись и стали подниматься в гору.
– Ни черта не помню.
Я был горд собой. Вся история – то, что я говорил и что делал, – наполняла меня гордостью. Я в ней выглядел почти таким, как мне хотелось. Но когда Стиг высадил меня у почтовых ящиков и я поплелся по темной дороге в чужой одежде, неся свою собственную в пластиковом пакете, я чувствовал только страх.
Только бы они уже легли! Только бы уже легли!
И судя по всему, так оно и было. Свет на кухне не горел, а они всегда гасили его перед тем, как укладываться. Но, открыв дверь и крадучись пройдя в прихожую, я услышал их голоса. Они сидели наверху на диване перед телевизором и разговаривали. Раньше такого не бывало.
Ждут меня? Чтобы проверить? С отца станется потребовать, чтобы я дыхнул. Так делали его родители. Теперь они над этим шутят, но тогда-то это были не шутки. Проскользнуть незаметно не было ни малейшей возможности, лестница находилась совсем рядом с гостиной. Так что остается только вперед и будь что будет.
– Привет! – сказал я. – Вы еще не легли?
– Привет, Карл Уве, – сказала мама.
Я медленно поднялся по лестнице и, очутившись в поле их зрения, остановился.
Они оба сидели на диване, папа – в углу, положив руку на подлокотник.
– Ну как – хорошо провел время? – спросила мама.
Неужели она не видит? Я не верил своим ушам.
– Нормально, – сказал я, начав снова подниматься по лестнице. – Смотрели телик и ели лазанью.
– Отлично, – сказала мама.
– Но я ужасно устал, – сказал я. – Пожалуй, я пойду лягу.
– Конечно, ложись, – сказала мама. – Мы тоже скоро ложимся.
Я был в каких-то четырех метрах от них, одетый в чужие тренировочные штаны, в чужое худи, в руке пластиковый мешок с заблеванными, вонючими вещами. Но родители действительно словно бы ничего этого не видели.
– Ну, спокойной ночи, – сказал я.
– Спокойной ночи, – сказали они.
И вот уже все позади. Как так получилось, я и сам не понял, оставалось только принять это как данность и благодарить судьбу. Мешок с вещами я спрятал в шкафу и затем, оставшись дома один, выполоскал их в ванне, высушил и бросил, как обычно, в корзину с грязным бельем.
Никто не сказал ни слова.
Пить мне нравилось, от этого жизнь делалась ярче. И у меня появлялось ощущение… Ну, не бесконечности, но