за тобой следили и, откровенно говоря, баловали, быть может, даже слишком. Тебе двадцать один год, и по французским законам ты уже совершеннолетний. Учитывая дружбу и привязанность к твоему отцу, мы решили, несмотря на его ошибки, выделить тебе из наших собственных средств капитал, который позволит тебе самому пробиться в жизни вопреки весьма плачевным успехам в учебе».
Я взял протянутый мне чек и уехал, на сей раз в Англию, в Лондон, где жила та (ныне покойная) девушка и где, как я думал, мне будет не так одиноко. Я уехал в смутное для себя время, полусумасшедшим от ненависти к этим двум господам. Я даже был более чем полусумасшедшим: за два месяца и две недели я с губительным неистовством потратил эти деньги.
Я сижу в черном кожаном кресле с высокой спинкой в кабинете отца. Будда обращен ко мне спиной. Я разворачиваю его, и мы смотрим друг на друга, хотя у него и полузакрытые глаза. Из нагрудного кармана рубашки я достаю анонимное письмо, которое получил в Момбасе за два дня до Рождества. Перечитываю его в тысячный раз:
«В момент прекращения срока действия завещательного отказа вы получили около миллиона французских франков как остаток наследства вашего отца. На самом деле наследство составляло от пятидесяти до шестидесяти миллионов долларов, которые путем обмана были у вас похищены».
Для Мартина Яла и дяди Джанкарло мой отец умер в августе 1956 года в этом самом кабинете; он умер от сердечного приступа и разорившимся до такой степени, что нужно было продать совершенно все, включая этот дом с кабинетом. И тем не менее из любви к моему отцу Его Банкирское Величество и дядюшка Джанкарло оплатили мою молодость, избаловали меня (точнее, испортили, и, как я теперь понимаю, это было сделано не по доброте душевной) и даже к моему совершеннолетию щедро одарили меня из собственных средств, как награждают приданым девицу на выданье.
Это их объяснение.
И оно лживое, я в этом уверен.
В следующие три часа я обыскиваю каждый уголок дома в надежде, что отец оставил мне, и только мне одному какой-нибудь след, знак. Если он с того света отправил мне извещение о посылке, то спрятать ее он мог только в этом доме, и нигде больше. Он любил «Капиллу» и не променял бы его ни на что на свете. И это должно было меня насторожить: даже в самые худшие дни отец, несомненно, нашел бы способ спасти этот дом. Но он ничего не сделал. Мне стало все понятно.
Я покидаю дом с первыми лучами солнца. И забираю с собой, точнее краду, восторженного Будду.
В девять часов я уже в Каннах, где останавливаюсь в отеле Carlton. Принимаю душ и начинаю звонить по телефону. Почти через час мне удается связаться с нотариусом.
– Меня интересует имение в коммуне Сен-Тропе, недалеко от пляжа Пампелон-Таити. Называется «Капилла».
– Имение не продается.
– Я готов обсудить любую цену.
– Простите, мсье. О продаже не может быть и речи.
– Но мне сказали, что там давно никто не живет.
Молчание.
– Вас,