что здесь вообще нет Шума. Таких мест на свете не бывает, от Шума нельзя укрыться, но все-таки тут потише, чем в городе. Болотный Шум другой, не то что человеческий, он состоит из сплошного любопытства. Здешним тварям интересно, кто ты и надо ли тебя бояться. А город и так знает о тебе все, но хочет знать еще больше и бить, бить тебя этим знанием, покуда от самого тебя, от твоих мыслей ничего не останется.
В общем, болотный Шум – это мысли птиц, на уме у которых сплошные птичьи хлопоты. Где еда? Где дом? Где безопасно? А еще это мысли восковых и ржавых белок (восковые – наглое хулиганье, их хлебом не корми – дай подразниться, а ржавые похожи на тупых детей), и иногда болотных лис (они охотятся на белок и поэтому имитируют их мысли), и совсем уж редко мавенов, которые поют свои странные мавенские песни. Один раз я даже видел кассора – он удрал от меня на длинных тонких ногах, – хотя Бен говорит, что мне почудилось, кассоры давным-давно не живут на болоте.
Ну не знаю. Я верю своим глазам.
Манчи выходит из-за кустика и садится рядом со мной; я стою посреди тропы. Он оглядывается по сторонам и говорит:
– Хорошо ка-ка, Тодд.
– Не сомневаюсь.
Черт, пусть только попробуют подарить мне еще одну собаку на день рождения! Чего я хочу, так это настоящий охотничий нож, как у Бена. Вот подарок так подарок!
– Ка-ка, – тихо говорит Манчи.
Мы идем дальше. Заросли болотных яблонь находятся в глубине болота, надо одолеть еще несколько тропинок и перебраться через упавшее дерево. Мы подходим к нему, и я беру Манчи на руки, чтобы поставить на ствол. Он прекрасно понимает, что я делаю, но все равно лягается как ненормальный, суетится не пойми с чего.
– Да успокойся, идиотина!
– Пусти, пусти, пусти! – верещит он, царапая лапами воздух.
– Тупая псина.
Я ставлю его на ствол и забираюсь сам. Мы вместе соскакиваем на землю. Манчи при этом вопит: «Прыг!» – и потом еще долго повторяет это слово, скача по тропинке.
После бревна начинается настоящая болотная темень, и первым делом в глаза бросаются старые спэкские здания. Они проступают из темноты, похожие на куски подтаявшего мороженого, только размером с дом. Никто не знает или не помнит назначения этих построек; самой правдоподобной мне кажется идея Бена – он у нас горазд на хорошие идеи, – что они связаны с похоронными ритуалами. Может, это что-то вроде церквей, только ведь у спэков ничего похожего на религию не было.
Держась от них на порядочном расстоянии, я вхожу в яблоневую рощицу. Яблоки спелые, почти черные – съедобные, сказал бы Киллиан. Я срываю одно с ветки, откусываю, и на подбородок сразу брызжет сок.
– Тодд?
– Что, Манчи?
Я достаю из кармана свернутый пакет и начинаю бросать в него яблоки.
– Тодд?! – повторяет пес, и только тут я замечаю перемену в его голосе.
Оборачиваюсь. Манчи смотрит на спэкские постройки – шерсть дыбом, уши дрожат как ненормальные.
Я выпрямляюсь:
– Что