«выдубилась» в долговременной службе, где он сам, без протекций и рекомендательных писем, должен был пробивать себе дорогу. Он хорошо понимал, что может держаться на плаву только безусловною преданностью и угодничеством сиятельному графу Михаилу Семеновичу, а потому безбожно эксплуатировал эти свои качества. Хитронырый атаман с первого дня встретил нового «небожителя» Кавказа с распростертыми объятиями, умело сыграв «простодушного дикаря» перед графом, усердно (до оклика адъютантом) молился перед иконой при входе в приемную, кланялся Воронцову в пояс и называл последнего не иначе как «батюшка-государь». Нравственные правила Заводовского лепились в суровой казацкой атмосфере, но при этом наружность его была прилична и безупречна. Николай Степанович с 1828 года являлся наказным атаманом Черноморского казачьего войска и, к удивлению многих, ни разу не попал под суд, что на Кавказе − почти беспримерно!
«Происхождение его было скромным; он этого никому в глаза не совал, но и не скрывал. Однажды граф Воронцов спросил его, отчего он пишется Заводовским, тогда как другие пишут сию фамилию Завадовский? − “Нэ, ваше сиятельство, то фамилия графская, а мой батьку был овчаром на войсковом сермяжном заводе… с того и нарекли его Заводовским”. Такая хохляцкая простота подкупала светского льва Воронцова, а для атамана Заводовского была раковиной улитки, куда он прятался от всякой невзгоды или неловкого положения».46
…Вот и теперь, вызвавшись сопровождать главнокомандующего до Внезапной, Заводовский не выпускал из виду легкую, по-молодецки стройную фигуру. Приметив, что «британец» графа резко прибавил ходу, атаман тут же всадил шпоры в крапчатые бока своему рысаку, пуская того во весь мах. Глаза застило слезами, уши забивал режущий свист рассекаемого ветра, но Заводовский, припадая к напряженно выгнутой вперед шее коня, не отставал, с преданным рвением ловил взгляд оглядывавшегося Воронцова.
Через полверсты граф натянул узду-двойчатку, ловко справляясь с пляшущим на дыбах жеребцом, перешел на куцый намет. И тут же через минуту его нагнал атаман. Лихо осадив на всем скаку, он волнительно крикнул:
− Усе в «ножнах», батюшка-государь?!
Граф лишь отмахнулся от назойливого атамана, но тот, будто и не заметив, поравнялся с ним и, вытирая шелковым отворотом черкески слезы, застилающие нахлестанные ветром глаза, озаботился:
− Виданное ли дело? Негоже, батюшка-государь, наперед-то… в пекло лезть! Неровен час, тьфу-тьфу… чокнет вас пулькой чечунский шайтан, и ау…
Воронцов бесстрастно продолжал покачиваться в седле, направляя коня на обочину тракта, где «помол» пыли был не столь велик; и за то короткое время, в которое конь, потрясывая белой гривой, пересекал пустынный шлях, в сердце Михаила Семеновича остывал охвативший его было пыл душевного отчаянья.
Заводовский, потерпев неудачу в «лобовой атаке», рук не опустил, зашел с другого фланга с масляной улыбкой и заготовленной речью.
− Спешу