умственно отсталый или просто малый ребёнок. Будто скинул не один год развития и жизненного опыта, который не позволяет с доверчивой непосредственностью искать общения с чужими людьми, не понимать неприветливого молчания и пытаться завязать разговор, интересоваться другим человеком живо, искренне, а не по протоколу этикета.
Мимо провели другого пациента также в сопровождении охраны. Том провёл их взглядом и спросил:
– Тут у каждого пациента личная охрана?
– Типа того.
– А почему так? Я никогда не слышал, чтобы в больницах всё было так серьёзно.
– Здесь это обязательно.
Том спрашивал и спрашивал, но охранник всё меньше откликался, сведя свои ответы к односложным, простейшим предложениям.
– Мы пришли, – проговорил мужчина, когда они поравнялись с нужной дверью, открыл её.
Том заглянул внутрь, с осторожностью переступил порог, разглядывая просторную комнату.
– А где мои соседи? – спросил он, обернувшись к охраннику.
– Все палаты одиночные, – сухо ответил мужчина и, ничего более не сказав, запер перед носом Тома стальную дверь.
Том с минуту стоял под дверью, ожидая, что он вернётся или придёт ещё кто-то, затем отвернулся от неё, вновь скользнул взглядом по практически пустой комнате. Прошёл вдоль стен, ища какие-то потайные шкафчики, хоть что-то, но ничего подобного не было – только кровать и окно.
Он подошёл к окну, желая открыть его, но не обнаружил ручки. Ощупал всю раму, попытался подёргать, всё тщетно.
Том ещё несколько раз обошёл палату по периметру, остановился посреди неё. Глаза не привыкли видеть такой минимум деталей и красок. От этого складывалось ощущение искусственности, стерильной больничной пробирки.
«Наверное, это очень крутая больница, – подумал Том, сев на кровать, продолжал оглядывать всё вокруг. – Только одиночные палаты и интерьер такой интересный…».
Тем временем доктор Айзик сидела в своём кабинете, задумчиво смотря на закрытую дверь. Хотелось покурить, хоть она много лет назад бросила – всё-таки не каждый день самый сложный случай в твоей практике идёт на поправку. Тут впору не только выкурить призовую сигаретку, но и выпить добрую порцию коньяка.
Полтора года они бились в глухую стену, пытались подобраться к решению проблемы и так и этак – и вдруг, негаданно, без полунамёка, наступила ремиссия.
Но пусть успех был налицо, пусть между Джерри и Томом была пропасть во всём, включая прожитые года, это ничего не доказывало на сто процентов. Каждый, кто успел поработать с Джерри, на собственном опыте убедился, что актёрскими способностями природа его не обделила, и он умел врать на высшем уровне мастерства. Он не просто лгал – он виртуозно играл, что хоть аплодируй стоя, хоть крестись.
«Если он и сейчас водит нас всех за нос, – подумала доктор Айзик, – ему прямой путь в киноиндустрию. Со своими способностями и обаянием этот мальчик покорит мир».
Поспешных выводов делать было нельзя, нужно всё сотню раз проверить и только потом написать в истории болезни заветный термин – ремиссия.
Ровно