раздаётся с заднего сидения. – Мы с Катей хотим.
– Окей.
Паркую тачку возле дома жены шефа, и поворачиваюсь к дочери:
– Ты посидишь, пока я поднимусь? Или со мной пойдёшь?
– Я посижу. Ты же недолго?
– Недолго. Минут пять.
– Окей, – повторяет за мной и снова отворачивается к окну.
Она никогда не была проблемным ребёнком, наверное, в этом – заслуга её матери. Я знал, что Настя переживает её смерть до сих пор, и наверное, только сейчас реально начал осознавать, что именно ей и пришлось тяжелее всех. Хотя поначалу казалось, что я один барахтаюсь в болоте из вязкого дерьма, один вою беззвучно от боли и ни черта не понимаю, что сделать, чтобы было не настолько адово.
Побарабанив по рулю, раздумываю о том, не отправить ли дочь на площадку, пока я буду относить документы жене Персидского, и всё же выхожу из машины с коротким:
– Я сейчас.
Успеваю дойти до подъезда, когда случается то, что выбивает у меня почву из-под ног. В последнее время я вообще думал, что нет такой силы, которая способна это сделать. Но вот дверь в тачку со стороны, где сидит Настя, открывается, и дочь выскакивает на улицу, прижимая к себе своего поросёнка. За этим наблюдаю словно в замедленной киносъёмке, а когда слышу крик дочери, в котором сквозят нотки неподдельного счастья, и вовсе замираю будто меня прибили к асфальту.
– Мама! – кричит она и несётся туда, где двое пацанов гоняют мяч. – Мамочка!
Б*я!
Я не думал, что может быть вот так, когда два этих выкрика – лезвием по нервам. Когда понимаю, что не могу пошевелиться, потому что застыл, как идиот с этой грёбаной папкой в руках.
Перевожу взгляд на белокурую женщину, ноги которой обнимает Настька. С силой, вжимаясь, цепляясь за её одежду. Как будто и впрямь перед ней мать. И понимаю, почему она так рванула к этой незнакомке. Передо мной моя Таня, только лет на десять старше. Вижу, насколько эта женщина растеряна, смотрю на то, как она рукой гладит Настьку по волосам. И в этом жесте её – щемящее ощущение, от которого нервы мои в жгуты сворачиваются. Сейчас я наблюдаю со стороны, и всё потому, что стоит мне только пошевелиться – пиз*ец. Конец всему. Я просто заберу дочь и мы просто пойдём с ней отдавать документы. А эта женщина… она отправится отлеплять от качелей-каруселей своего ребёнка. И мне придётся донести до Насти, что это была не её мама.
Но сейчас, когда она верит – когда мы оба верим, мать его! – и когда эта незнакомка гладит по голове чужого ребёнка, которого видит впервые в жизни, мне так хочется выгрызть у судьбы эти несколько мгновений.
Наконец понимаю, что она растеряна – эта женщина. Такая светлая, что ли. Как будто из солнца сотканная. Оглядывается в нерешительности, а Настя всё это время в неё вцепляется ручонками, прижимается вместе со своим поросёнком, и мне так паршиво на душе становится. Потому что сейчас подойду, заберу её и всё кончится.
– Извините!
Вот и всё, что могу из себя выдавить, когда подхожу к ним.
– Пап! Мама