воспитательных методов. Некоторые даже звонили миссис Конвей и с тревогой говорили:
– Разве можно разрешать детям играть в этих лесах! Там же ядовитые змеи!
Спустя тридцать лет их беспокойство по-прежнему вызывает у матери Юстаса улыбку и умиление.
– Можно подумать! – говорит она. – Мои дети всегда могли отличить ядовитых змей от обычных. В том лесу с ними все было в полном порядке.
Американскую историю можно вкратце пересказать в двух словах: сначала был фронтир, а потом его не стало. Все случилось очень быстро. Сначала индейцы, затем первооткрыватели, поселенцы, маленькие города, большие. Никто не обращал внимания на то, что происходит вокруг, – вплоть до того момента, пока дикая природа не была покорена; после этого все захотели ее вернуть. Последующий приступ ностальгии (взять хотя бы шоу Буффало Билла[7] и ковбойские полотна Фредерика Ремингтона[8]) знаменовал собой культурную панику совершенно определенного рода, в основе которой лежал вопрос «Кем вырастут наши ребята?».
Проблема была в том, что в классической европейской истории взросления провинциальный юноша, приехав в большой город, становился утонченным джентльменом, в то время как в американской традиции все было с точностью до наоборот. Американский юноша мог считаться взрослым, лишь бросив цивилизацию и отправившись в горы. Там он прощался с городскими привычками и становился сильным и работящим мужчиной. Не джентльменом, заметьте, а мужчиной.
Это был совершенно определенный тип человека – американец, взращенный природой. Он не был интеллектуалом. Его не интересовали знания и философия. Он питал «некое отвращение ко всему древнему», выражаясь словами Токвиля.[9] Обычно его можно было увидеть «мчащимся по прериям без седла и шляпы верхом на статном скакуне» (так описывал первооткрыватель Джон Фримонт героя американского фронтира Кита Карсона). В свободное от прерий время он размахивал громадным топором, «без видимых усилий срубая кедры и дубы», как подметил в XIX веке один довольно впечатлившийся иностранный гость.
Надо сказать, что для всех иностранных гостей в XVIII и XIX веке американские мужчины были сами по себе туристической достопримечательностью, причем не менее интересной, чем Ниагарский водопад, новая суперсовременная железная дорога и экзотические индейцы. («На свете нет людей тщеславнее американцев, даже французы им не чета, – писал один британский наблюдатель в 1818 году. – Американцы считают свою голову идеальной энциклопедией и уверены, что иностранцы ничему не могут их научить».) И всё же все соглашались – хорошо это или плохо, это отдельный вопрос – с тем, что перед ними новый вид человека и что определяющим качеством американцев является их находчивость – следствие того, что Новый Свет им пришлось отвоевывать у самой природы. Не обремененные классовыми ограничениями, бюрократией и нерешительностью, свойственной городским жителям,