торговали напитками и бутербродами. Слегка пахло кофе и копченой колбасой. Репортеры сгрудились вокруг узловатой фигуры генерального прокурора. Некоторые тянули микрофоны, другие строчили в маленьких блокнотах. Один молодой человек начал задавать вопрос:
– После четырех лет подготовительной работы…
– Вполне можно говорить о десяти годах.
– После десяти лет подготовительного периода вы открываете этот процесс вопреки общественному интересу. Господин генеральный прокурор, это ваша личная победа?
– Если вы обернетесь, сударь, то убедитесь, что говорить о незначительном интересе едва ли возможно.
Другой репортер, повернувшись спиной к толпе, вещал в камеру с надписью «Вохеншау»:
– Двадцать один подсудимый, трое судей, шестеро присяжных, двое дополнительных судей, а также четверо прокуроров, трое частных обвинителей, девятнадцать защитников. Налогоплательщик вправе спросить: что же оправдывает такие расходы?
В чадной кухне «Немецкого дома» Ева опять посмотрела на часы. Десять минут одиннадцатого. Если она побежит, если успеет на трамвай, то будет как раз вовремя. Она смыла с рук луковый запах.
– Папа, основное сделано.
Людвиг обсушивал гофрированной бумагой последних гусей.
– Еще нужен фарш для гусей… Кто-то должен почистить каштаны, Ева.
– Но мне надо… в город. Немедленно.
Отец обернулся на Еву.
– И что же это так горит?
– Я не могу перенести встречу, – уклончиво ответила Ева.
Людвиг вопросительно взглянул на дочь, но та молчала.
– Подарки, что ли? И чего я сразу не догадался?
– Ну конечно, папа, ведь скоро Рождество.
– Пожалуйста, бросай своего бедного, старого, больного отца на произвол судьбы. Бессердечный ребенок!
Ева быстро поцеловала отца в потную щеку и выбежала из кухни. Людвиг остался один. Только тихо булькала красная капуста. У него появилось какое-то неприятное ощущение в животе. Страх. Непонятно почему. Людвиг смотрел на мертвую птицу – сухую и чистую. Наверно, эти чертовы таблетки. Желудок не принимает.
Ева, спотыкаясь, выскочила из ресторана, на ходу надевая клетчатое пальто, поскользнулась на снегу, удержалась, побежала дальше. Она не понимала, что ее гонит. Но она должна быть там, где будут зачитывать обвинение. Обязана! Кому обязана? Ответа не было.
Кроме нескольких служителей, в просторном фойе никого не осталось. Ева вошла. Пучок у нее скособочился, грудь болела, она задыхалась. Трижды прозвенел электрический гонг. Начали закрывать двери зала заседаний. Несколько человек, не попавших в зал, топтались у входа. Двое дежурных пытались их оттеснить.
– Будьте же благоразумны! Мест больше нет! Освободите проход!
Ева подошла и протиснулась вперед, хотя это было ей несвойственно.
– Пожалуйста, я вас очень прошу… Можно я пройду?
Дежурный с сожалением покачал головой.
– Простите,