из необходимых добродетелей. И еще игра в шахматы.
– Меня учили всему этому. Я был способным учеником.
– Еще охотиться.
– Не очень-то мне это по нраву, но если я буду умирать с голоду, то вместо меча возьму в руки тугой лук.
– Наконец последняя добродетель. Ты должен уметь слагать стихи и сочинять песни, чтобы восхвалять в них даму своего сердца.
– Из меня никудышный стихоплет. Играть я не умею, петь тоже, наверно, потому, что мне это не нравится. Но такие нынче времена. Ты с юга, у вас это в моде. Видимо, я должен постараться научиться вашему искусству трубадуров.
– Еще бы! Что ты скажешь даме, когда она попросит спеть для нее канцону или сирвенту?
– Ничего. У меня нет дамы сердца.
– А я? – бросила игривый взгляд Бьянка.
– Ого! Ты считаешь, что пришлась мне по сердцу?
– Разве нет? Ведь ты глаз с меня не сводишь. Вижу, хочешь раздеть. Но для этого ты сначала должен спеть мне песню, чтобы я растаяла. Из холодного воска не вылепишь фигурку.
– У меня нет лютни, – улыбнулся Гарт.
– Попробуй обойтись без нее.
Гарт бросил взгляд на спящего Филиппа.
– Мы разбудим принца.
– Его сон крепок, будь уверен. Заметь, он ни разу не шелохнулся во сне.
У Гарта остался последний аргумент.
– У меня нет голоса. Зато есть руки, которые сделают воск мягким.
Бьянка вскочила с места, глаза ее пылали.
– Нет! Довольно шуток, рыцарь! Я дала обет целомудрия и безбрачия – этого требует наша вера.
– Не пойму тогда, что в ней хорошего. Ведь этак и состаришься в девственницах. А пока ты молода, разве не хочется тебе настоящей, плотской любви? Не монахиня же ты.
– Только тронь! – Бьянка протянула руку к талии. – У меня за поясом кинжал.
Гарт засмеялся, покачал головой, махнул рукой, предлагая ей успокоиться.
– Сядь. Сумасшедшая. Как вы только плодитесь… Кто научил тебя всему этому? – вдруг спросил он.
Она села, снова уставившись в костер.
– Их было несколько, наших учителей. Теперь нет ни одного. Слыхал про Абеляра?[7] Ученый, поэт. Его школа была самой известной из нецерковных школ. Он отвергал индульгенции, обличал лживых монахов, вероломство и продажность церковников, высказывал истинные взгляды на происхождение Христа, Его душу, нисхождение Его в преисподнюю. Словом, осуждал Церковь, выдвигая на первый план разум, который должен быть поставлен выше веры. На него писал в Рим доносы Бернар Клервоский[8], тот самый глупец, который проповедовал Второй крестовый поход.
– Который закончился полным провалом, – мрачно изрек Гарт. – Но что же дальше было с Абеляром?
– Его осудили и заточили в монастырь, где он и умер. Но его дело продолжил Арнольд Брешианский[9], его ученик, священник. На него натравили Фридриха Барбароссу. Тот заковал Арнольда в цепи и отправил в Рим; там его, как еретика, по приказу папы сожгли на костре. А Фридриха за то, что он выдал мятежника,