знаю: сегодня мой день рождения», потому что на календаре, увы, было 15 февраля. Но я никогда никому не говорил, в какой день родился, чтобы мне не напоминали об этом. И я ответил вопросом на вопрос:
– День рождения Галилея?
– А кто это? Рок-певец?
Я решил не объяснять, кто такой Галилей, поскольку времени на лекции по математике, физике и астрономии уже не оставалось.
И предложил другие варианты:
– День коронации Людвига Третьего Баварского? День поражения Мохаммеда Али в поединке с Леоном Спинксом? Годовщина смерти Нэта Кинга Коула?
– Да нет же, что ты за глупости несешь? Тут дело серьезное!
– День похорон Георга Шестого?
– Да ну тебя!
– Больше ничего в голову не приходит.
– Сегодня день рождения Марисы Беренсон!
– Она не отмечает свой день рождения, я тебе уже говорил об этом.
– Верно, – вздохнула Пакита. Она способна восхищаться другой женщиной, только если эта женщина значительно старше ее либо живет на другом конце света.
Она слезла с табурета, чтобы поставить на стол пустую чашку, и продолжила свою болтовню обо всем и ни о чем (главным образом ни о чем). А я не решался прервать этот поток слов. Я знал: перебьешь Пакиту один раз – считай, целый день пропал. Когда ее перебивают, она теряет нить, а когда теряет нить, то начинает все сначала. Но у меня уже не было в запасе целого дня.
Зная Пакиту, я понимал, что было бы совершенно бесполезно говорить ей:
– Извини, мне надо умереть в одиннадцать ноль-ноль, ты не могла бы оставить меня одного?
В худшем случае она сказала бы:
– О’кей, не вопрос, зайду попозже. Во сколько тебе удобно?
А в лучшем:
– Что ты несешь?
Как объяснить ей, что сегодня утром, разлегшись на кровати в новеньком темном костюме, я готовился умереть, потому что на календаре пятнадцатое февраля, на часах уже почти одиннадцать, а пятнадцатое февраля, одиннадцать ноль-ноль – это день и час моего рождения?
И не просто день рождения, а роковая дата.
– Да? А я и не знала! С днем рождения, зайчик!
Спасибо.
– Давай отпразднуем это вместе с Насаром.
Это было бы затруднительно, поскольку минут через двадцать мне умирать. Извини.
– Так значит, ты в воскресенье не придешь к нам есть блинчики?
Нет, конечно.
– Надо же, какая хрень.
Да, конечно.
Что поделаешь, я не чувствовал себя в силах начать подобный разговор.
Не думайте, будто печальные факты прошлого стали для меня открытием, от которого я впал в депрессию. Напротив, у меня была уйма времени, чтобы осознать и переварить их. Эту семейную сагу мне рассказывали с раннего детства и достаточно часто. Более того: я начал усваивать ее еще в материнском чреве, затем мне добавляли ее по капле в содержимое соски, а позже подмешивали в мясное пюре из баночки; и наконец, я регулярно, почти до двенадцатилетнего возраста, слышал ее от отца, который повторял