эксцесс. Девочка, которую пробросил мальчик незадолго до этого, написала ему письмо, где очень просила встретиться. Она не подписалась. Он удивился, получив письмо. У него был тогда друг из класса, они вытащили письмо, когда шли к нему домой, а потом читали вместе и смеялись. Когда он остался один, он уже не смеялся, несколько раз перечитал листок. Встреча была назначена на завтра. Завтра он прочитал еще раз. Делать было нечего, а он никогда никого не боялся. Он пришел к этому дому, минут десять стоял, качаясь с носка на пятку. Ноги замерзали. Динамо – стучало в голове, и где-то в глубине, к глазам, подкатывала злость. Тут она вышла из подъезда в белом шарфе, намотанном на голову. Она была не красавица, он встречался с ней недели две, а потом очень просто послал. И вот она вышла из подъезда и подошла к нему. «Здравствуй, Тритон», – сказала она, растягивая слова. Раньше она так с ним не разговаривала, и Тритоном его никогда не называла, и он понял, в чем дело. «Ты меня не узнаешь?» – протянула она. Он подумал: по-любому, терять нечего. Она тут же увидела, что у него на лице, отскочила и закричала: «Заяц!» Из подъезда выкатились несколько парней в телогрейках. Чернозем, думал он, и, когда они подошли близко, ударил первый. Потом его били ногами, он старался прикрывать лицо и что-то кричал. А потом он не понял. Он лежал, мордой в снег, губами в холодный твердый снег, трогал губами горячий снег, уже не думал о том, чтобы встать, ждал, когда ударят снова, – но его схватили за руки и подняли. Он смотрел на них и чувствовал, что губы у него как сосиски. Но это были уже не те; и не с Крестов, он всех знал на своем районе. У этих были бритые головы, и они смеялись, и один сказал: «Наждачок» – смеясь зелеными глазами, как у черта. Потом они взяли его с собой, и на чердаке он сначала рассказывал, как это все получилось, а они хохотали, и один хлопнул его по плечу так, что он качнулся. Оказывается, они как раз шли на чердак, и видели все с самого начала, и им понравилось, как он ударил первый, а не понравились те фраера в телогрейках. Потом они стали пыхать, и ему дали тоже. Он когда-то давно, на юге, уже пробовал курить анашу, и сейчас длинно затянулся, задерживая в себя дым. Про этот чердак никто ничего не знал; хотя они не скрывались особенно; прямо заходили очередью в подъезд. Может, потому и не знал, что не скрывались. Пока они были просто вместе. Если кто-то говорил, обсуждали и делали вместе. Последнее слово было за Бесом. У Беса были зеленые веселые глаза, он всегда решал умнее всех, с ним надо было соглашаться. Он был злым, когда надо, но не со своими. Деньги были. Были всегда, и были общими. Когда был голяк, Бес исчезал на неделю. Потом он появлялся, и деньги были долго. Тайн у них не было. Бес доставал траву (анашу) и кух (мак), но это были его дела, и в это никто не совался. Зато все наркоманы были у них в руках. Их никогда никто не искал; когда надо, они выходили на покупателей сами. Он чувствовал: они могут все. Об этом не надо было говорить, и делать ничего не надо. Абсолютное оружие. Ты будешь стоять спокойно. Он не стал бы никому объяснять. Те понимали. Было
