по сцене, когда ты меня позовёшь.
Июнь-89.
* * * * *
По-над белой дорогой, где светел и юн
собирательный образ героев поэм,
прозвучали аккорды эоловых струн.
И растаял в пустынной дали Вифлеем.
И сокрыла Голгофу завеса дождя,
разъярённое небо – от падшего ниц.
И того, кто готов упоительно ждать
появления умных доверчивых лиц.
Потому в полнолуние мне невтерпёж
уберечься от огненной лавы в аду.
И тогда не судьба напороться на нож
в соловьино-густом Гефсиманском саду.
Июль-92.
* * * * *
За то, что вы меня печалите,
и наказуема вина,
позвольте выкинуть из памяти
недорогие имена.
Других балуя или милуя,
предполагая алогизм,
порою искренне насилует
не очень искренняя жизнь.
И по своим законам тянется,
и не кончается теперь,
поскольку преданные пьяницы
не выставляются за дверь.
И так не хочется повеситься
и даже выпрыгнуть в окно,
пока со мною вместе бесится
в бокале терпкое вино.
Август-92.
* * * * *
Года усыхают в минуты,
а также – в короткие дни,
имея черты почему-то
устроенной вдруг западни.
Я тоже куда-нибудь денусь,
глотая той жизни кусок,
где суть излагает младенец,
шалея от розовых щёк.
И верить случается поздно,
что где-то за дальней горой
для всех осыпаются звёзды,
как листья осенней порой.
Сентябрь-95.
* * * * *
Уж если бежать, то в Канаду,
уж если бежать, то всерьёз,
где клёны роняют прохладу
и русская тайна берёз.
Где дождь музыкально дробится,
баюкая голубей,
по рыжей скользя черепице,
по красной каминной трубе.
Где в самую лютую стужу
в шезлонге привидится мне,
что был бы я всё-таки нужен
одной непутёвой стране.
Апрель, май-97.
* * * * *
Жизнь и стара и юна,
а снова увела
туда, где в полнолуние
разбиты зеркала,
и не пригоршня меди,
а мука во плоти —
красавица как ведьма,
а гений – еретик.
Не ваши звуки рвались
о лезвие ножа?
Безумство – это шалость
пристойных прихожан.
Жизнь и стара, и юна.
Давай забудем ту,
когда Джордано Бруно
привязан был к кресту.
Август, сентябрь-97.
Линия 2: «ЭТЮДЫ и др.»
Осень, этюд
Дома посерели от сырости.
А в транспорте – духота.
Холодное