встречах с болезнями. Происходили они в разные годы, и болела не только я, но и мои близкие.
Моя тревога
У моего отца была страшная болезнь – Паркинсона (далее в тексте БП). Когда он уже ярко ею болел, я начала интересоваться, что это за напасть такая. Стала искать информацию в медицинской литературе, в журналах.
Я не врач. И, скорее всего, глубоко не усвоила всю медицинскую информацию по этому недугу. Но некоторые моменты я поняла и запомнила – они очень важны для меня.
Я не собираюсь особо комплексовать, что я не врач, и не могу профессионально понимать эту болезнь, и со знанием дела рассуждать о ней. Медицина современного человечества, несмотря на гигантский скачок в развитии за последние сто лет, все же еще очень недалеко ушла от средневекового уровня. Большинство болезней, особенно касающихся мозга и психики человека, еще вообще не изучили. Так что мой дилетантский подход к осмыслению серьезной болезни отца не так уж коряв, если учесть, что и сами медики знают о ней немного. И строят свое лечение на версиях, предположениях и догадках.
У болезни БП – предположительно – имеется три группы причин:
1. Наследственная предрасположенность, если болел ею кто-то из предков.
2. Травмы, в первую очередь головы и головного мозга, полученные в течение жизни.
3. Интоксикации, полученные в течение жизни: от злоупотребления алкоголем, отравляющими веществами, наркотиками, психотропными и седативными средствами.
Болезнь страшна тем, что развивается очень долго – она может внешне не проявляться в течение 25 (!) лет! А все это время идет процесс разрушения мозга – он превращается постепенно в дырчатую структуру, наподобие головки голландского сыра с огромными аппетитными дырками.
То, что болезнь внешне не проявляется, вовсе не означает, что ее не чувствует сам больной. Однако в связи с очень медленным нарастанием ощущений, и их странностью – это же не насморк во время простуды – человек не может ничего понять, распознать и забить тревогу.
Я предполагаю, что мой отец что-то чувствовал. Но уже не спросишь – он унес информацию в могилу.
Начнем анализировать возможные причины болезни папы с конца списка причин БП – с третьего пункта.
Яркие признаки БП у моего папы проявились примерно в 55 лет. Если взять классический инкубационный период болезни – то заболел папа (то есть когда началось разрушение мозга) примерно лет в 30.
Свою маму я помню с моего годовалого возраста – обрывочно. С трехлетнего возраста я помню мать уже ярко и осознанно. Отца помню только лет с пяти. Когда он начал со мной беседовать на разные темы.
Отец старше меня на 27 лет. То есть я помню его с его 32–33 лет. И я помню его в этом возрасте, и далее – как очень умного, доброго, великодушного человека, коллекционера книг и виниловых пластинок, веселого и общительного человека.
Однако, примерно к моему 6–8 летнему возрасту, у отца я стала замечать – и запомнила – эпизоды поведения, резко отличающиеся от его основного имиджа. Это были вспышки гнева, и проявления злобности – в голосе, мимике, жестах. Это было странно даже для меня – ребенка. Такие полярные проявления я интуитивно признала неестественными.
И еще – вот что было для меня странным и страшным – вспышки гнева были непредсказуемыми и необъясняемыми. Просчитать их начало не представлялось возможным. Приходил папа – и я никогда не знала – начнет он со мной играть, затеяв веселую беготню, или злобно сверкнет глазами, заскрежещет зубами. Эта необычная способность была у него до начала полного проявления заболевания в 55 лет – только тогда у него прекратились вспышки злобности со скрипом зубов и страшным бурящим взглядом. Взгляда этого боялись многие и многие – он был какой-то змеиный, парализующий, металлический, холодный. В момент такого взгляда застывало лицо, губы становились узкими и тонкими, ноздри раздувались. И начинался скрежет зубов. Это было очень страшно.
В связи с непредсказуемостью поведения отца, я стала бояться его появления – так, на всякий случай. Когда он подходил к дому, он всегда вынимал из кармана ключи – у него была их огромная связка всегда. И пока подходил к двери – гремел ими.
Страх перед гремящими ключами и резким звуком вставляемого в замочную скважину ключа у меня сохранился на всю жизнь – и исчез только 4–5 лет назад, то есть примерно в моем 50-летнем возрасте.
Дальше – больше. Я помню эпизоды, в которых отец представал передо мной в образе монстра – то есть я реально его боялась. Его периодические приступы педагогической активности – когда он воспитывал меня или чему-то обучал, как правило, становились для моей детской психики серьезным испытанием.
И в то же время – в этот же период, и в дальнейшем, – такие агрессивные эпизоды сменялись прежними картинками – когда папа был умным, добрым, понимающим, отличным рассказчиком и участником детских игр. А если я все же что-то натворила – разобрала часы, утюг, нахватала двоек или принесла в дом жуков и лягушек – папа разбирался со всем этим спокойно и мудро.
У меня есть в памяти абсолютно, диаметрально