нашего вообщем не слишком тогда большого города замечен он не был.
Но Цыбульский – шляхтич и его прадеды, размахивая своими сабельками (как говорит статистика) не доживали и до 30 лет.
Хотя он был очень и очень симпатичен тонкими польскими линиями лица и в целом фигуры и мог нравиться бабам, но он их избегал, но не трусливо, а грубо и цинично.
И когда в институтской столовой на короткой большой перемене выстраивался впереди нас целый рой девчонок с подносами наперевес, а подходили еще и еще другие, типа, «для нас занимали», он нервничал, и с присущим только полякам гонором, он выкрикивал: «Поторапливайтесь жалкие ничтожные обезьяны».
А впрочем, он был добрейший и воспитаннийший молодой человек, и девушки понимая это, ни сколко не обижались на подобные его грубости, так как грубость из уст интеллигента несопоставима с грубостью люмпена по многим причинам. Тут и интонация, и манера произношения и выражение при этом глаз, и еще черт знает что неуловимое.
Вспомним, например, великую Фаю Раневскую,
с ее матами-перематами.
Все мы – шестеро поехали на электричке на 412 киломектр, и, пройдя вверх по ручью, нашли прекрасную и мирную полянку, разбили палатку, и девочки накрыли скатерть с едой и напитками.
Мы были счастливы тогда и наслаждались природой (нашей северной, без южных излишеств, но такой чистой как девочка в 14 лет).
Была гитара, а девчонки были из музучилища, еврейские (дай им бог здоровья) пианистки; и когда я пел, сука, своим «волжским» баритоном они были готовы на «все».
Из-за сопки появились «пацаны».
Их было человек 8-10.
Один такой сразу зашел на нашу растеленную скатерть с едой и напитками и разбросал все ногами.
Они, как оказалось, были «хабзаишняками» и у них, типа, был «выпуск».
Остальные стояли рядом и ухмылялись.
Их было много. Нас было мало. Они были пьяными. И нам предстоял выбор или всупить с ними в «неравный бой» и «погибнуть», а с нами же были девочки, или как-то разрулить ситуацию, насколько это было возможно и не поддаться первуму искушению на «мордобой».
Девчонки помогли.
Они встали и начали общаться.
Таня – самая умная евреечка, примирительно заговорила с альфа-самцом из их группы.
Все немного подобрели, хотя изночально нас хотели прибить, а девчонок, может, изнасиловать.
Все разбрелись, гуляя.
Я сидел на бревне с тем, почти человеком, что разбросал ногами все на нашей скатерьте с едой, а Цибульский сидел рядом, справа от меня.
Он незаметно всунул мне в руку ножичек и показал взглядом на соседа.
Я долго не мог ему простить такой его поступок.
Я был немного пьян.
– Ты представляешь, скотина, – говорил я Цыбульскому потом, по-прошествии времени, – что, если б я его «пырнул»!?
«Вечер» продолжался и Макс, договорившись «один на один», скатился с горы с одним из, а точнее – главным «пацаном» из наших насильников.
Нам приходилось быть дружелюбными и улыбаться, хотя