удалявшуюся мигалку, снова пошарил по карманам и вздохнул.
Спички всё-таки где-то выпали, а курить с целью расслабиться хотелось жутко. Вот почему ломать голову над тем, по какой причине менты так любят стробоскопический эффект и идёт ли эта страсть из глубины веков, когда пращуры-вертухаи тех разносили в подземельях баланду при мерцающем свете факелов, не стал, несмотря на врождённую тягу к философствованию.
Надо было срочно что-то делать и рука блондина двадцати двух лет относительно приятной наружности, которую слегка портил нос в форме картошки, с самопальным косяком из беломорины осторожно потянулась к языкам пламени. Погода была безветренной, и ему удалось «взорвать» в высшей степени оригинальную самокрутку довольно быстро ценой лишь одной обгоревшей брови.
Несколько раз пыхнув с чувством, как и завещал дорогой Леонид Ильич, глубокого удовлетворения, молодой человек поднялся, издали взглянул на бледную надпись на бордюре и поморщился. Как художественное творение та была далека от совершенства, но вполне ублаготворила бы эстетические потребности какого-нибудь начинающего подпольщика.
С сожалением отметив, что краска вылилась, Гончар швырнул банку в кусты, кисточку завернул в газету и направился домой. Вопреки заветам предков, которые явно имели дело с глиной, он считал себя более художником, нежели скульптором, и своей сегодняшней андеграундной работой был недоволен. Впрочем, его тут же развеселила мысль, что, будь у партизан развито чувство прекрасного, то и под танки они бы бросались не с истерически-подобострастным воплем «За Сталина!», а, к примеру, восклицая: «За Пушкина!», «За Шевченко!» или, в крайнем случае, – Михаил хохотнул – «За Раймонда Паулса!».
В памяти всплыло весёлое времечко, когда служил в местном театре художником-декоратором. Тогда как раз ставили «Молодую гвардию» и перед премьерой один из машинистов сцены и Явтух, которого в наказание за пристрастие к стимулированию творческого потенциала горячительными напитками, обрекли на позорную роль полицая, заключили пари на ящик водки.
Предметом спора было неверие тупого пролетария в то, что для настоящего актёра, которым, несмотря на синий нос – хотя, вполне возможно, что именно поэтому, – считал себя Явтух, нет маленьких ролей. Сомневался, короче, специалист по установке декораций, что человек, который должен сказать со сцены всего одну фразу, причём в патриотическом спектакле, может заставить хохотать весь зал. К тому же непутёвого чёрнорабочего морально вдохновлял тот факт, что на премьере должны присутствовать представители обкома, райкома и других, не менее серьёзных организаций, среди которых чувство юмора подобно пресловутой иголке в стоге сена.
И вот наступил момент, когда Явтух, облачённый в форму фашистского прихвостня, вышел на сцену. Там стоял макет избушки, где по замыслу режиссёра и жил Олег Кошевой с матерью.
…Тихо мерцает в немытом окошке лампадка. Весь зал со священной ненавистью следит, как подло подкрадывается нетрезвый полицай к жилищу патриота, заносит треморную