к вечеру, сбегала вниз и принимала самое деятельное участие в детских играх. Несмотря на свои пятнадцать лет, она была совсем ребенком, и детские игры занимали и увлекали ее. С десяти лет жила Лиза здесь, в Петербурге, привезенная из деревни матерью. Последняя определила девочку на место к старой ростовщице Велизаровой. Старуха была слишком скупа для того, чтобы взять к себе в дом взрослую прислугу, требовавшую приличного вознаграждения. Лизе же она платила ничтожное жалованье и кормила впроголодь.
Досе и Вене понравилась бойкая, жизнерадостная Лиза, умевшая запевать хоровые деревенские песни и забавно рассказывать про свою ворчливую и скупую хозяйку.
– И-и как жмется она, миленькие, с хлеба на квас перебивается, только бы что лишнего не потратить.
– А что же вы едите? – полюбопытствовал кто-то из детей.
– А когда что: картошку либо кашу; иной раз щи варим, а то суп.
– А на второе?..
– А на второе лоб крестим, вот тебе и второе, – беспечно хохотала Лиза.
– Так ты голодаешь, стало быть? – участливо спросил как-то раз девочку Веня.
– Ну, понятно, не сыта до отвалу, что уж тут под шапку шептать. Зато, миленькие, чего только не насмотришься – такого, что и за целый год не рассказать, право. Сама-то у меня денежная, только скупая до страсти… А уж богачиха такая, что ни в сказке сказать ни пером описать. Небось, слыхали, ростовщица она, людей то есть деньгами ссужает. Заместо того, чтобы в ломбард вещи закладывать, люди, чтобы без хлопот было, несут к моей хозяйке добро свое. Она им, стало быть, деньги под него выдает, а себе ихние вещи до времени, до выкупа, оставляет.
– А денег много дает за вещи? – поинтересовалась Дося.
– Какое! Малость самую – гроши. Да ежели вовремя вещь свою не выкупит кто из тех, что победнее, так и – ау, брат! – вещица-то твоя пиши пропало! Оставит ее за собой хозяйка, а там, при первом случае, и продаст повыгоднее. Зато иной раз принесет какой человек в заклад моей-то, так уж улещает – упрашивает, чтобы она, значит, повременила, не приневоливала его спешить с выплатой-то. А иной придет с деньгами откупить свое добро, смотрит он, а добро-то уж давно и продано даже. А старуха еще смеется: «Сам виноват, батюшка, зачем деньги не внес вовремя, голубчик». Так сколько слез да горя людского я повидала за эти пять лет, что живу у Велизарихи, – так и не расскажешь, говорю.
– Так зачем же ты у нее служишь? Ведь злая она, ведьма, противная, – сорвалось у Доси.
Лиза серьезно, без улыбки, взглянула на девочку.
– А где-нибудь надо служить, как ты думаешь? – отвечала она степенно, тоном взрослой девушки. И тут же прибавила: – Да и маменька как определяла меня сюда на место, крепко наказывала, чтобы зря местов не менять ни в каком случае. Баловство это.
– Да если хозяйка злая? Через силу работать велит да и кормит плохо? – не унималась Дося.
– Да кто ж мне велит работать-то так? Хоть сейчас возьмем, к слову сказать: сама-то гостит у дочки каждое лето на даче; приезжает через три дня на четвертый, а я все одна,