высоченная, костлявая женщина – Нина Анфилофьевна, которой товарищ Бродов меня и поручил. Нина Анфилофьевна имела строгий и сумрачный вид, но была полна энергии – от её руки, которой она жёстко похлопала меня по плечу, прямо веяло теплом! – и приземленно-прагматична. Так что никаким потусторонним страхам рядом с этой железной старухой не оставалось места.
Вообще говоря, я никогда не боялась темноты – ещё чего?! – и тем более не боялась духов, так как считала их выдумкой. И даже когда мы с матерью собрались и поехали из Ленинграда в Москву сквозь охваченную вой ной страну, потому что у меня был обнаружен некий талант, крайне редкий и очень нужный, я не задумывалась, в чём он заключается.
Что с того, что к товарищу Бродову направила меня Аглая Марковна, с которой я и встречалась-то только на «спиритических сеансах»? Эту невинную забаву она раз в неделю, а то и чаще устраивала у себя для соседок-кумушек, подружек да знакомых. Добрые женщины и девчонок вроде меня не гнали подальше от стола со свечой и блюдцем. Порой очень серьёзные на вид мужчины заглядывали к Аглае Марковне на огонёк: развеяться от забот и развлечься игрой в спиритизм. Я часто выступала на её «сеансах» как «проводник», то есть как бы разговаривала с «духом». Так что же с того, что мы с ней только через посредство этих «духов» и общались?
Аглая Марковна – образованная, много знающая женщина, вдова комбрига. Стало быть, нашла во мне что-то особенное, чего мы с матерью, необразованные, не можем понять. Может, я интересно говорю? Мне приводилось слышать, что людей из глубинки, интересно говорящих «по-народному», специально разыскивают учёные и записывают за ними всё, что те скажут. Хотя вообще-то я переимчивая и за год жизни в Ленинграде более или менее освоила городские манеры, старалась говорить как городские. К лету во мне уже мало кто распознавал недавнюю «деревенщину». Тем более что мне повезло вращаться в среде образованных и интеллигентных людей. Так что насчёт самобытной речи – вряд ли…
Откровенно: теперь я и вовсе не вспомню, как мы разговаривали в деревне. Никаких особенностей тогдашней речи в памяти не осталось. Ведь тогда сравнить было не с чем. Ничто не воспринималось как особенное – всё было нормой жизни. Впоследствии я освоила ещё целый ряд разнообразных языков – и со словами, и вовсе без слов. Есть у меня некое усреднённое представление о стиле речи человека из глубинки, почерпнутое из книг, из кино. Оно напрочь перебило живую память, к тому же изрядно покалеченную опасными экспериментами моих старших товарищей и коллег. Так что вряд ли я смогу вернуться к истоку. И нужно ли? Будет новая жизнь и новая речь…
Кто сочиняет сказки ещё – за теми тоже записывают. А я хорошо за духов сочиняю. Сама увлекаюсь, да и забываю, что всё это – выдумки.
Мать, пока ехали, всё прикидывала, что за талант во мне углядели. Она прежде спрашивала Аглаю Марковну, но та то ли уворачивалась от прямого ответа, то ли отвечала слишком умно и непонятно. Мне же самой, как на смех, про талант