того, чтобы бросить все силы на ее спасение, равносильно предательству, и совершившие его прощения не заслуживают. Я остался. И стал свидетелем несчастий, обрушившихся на Францию. Война с половиной Европы, штурм Тюильри, пленение королевской семьи, выборы в Национальный конвент и провозглашение республики – эти события неслись с такой скоростью, что я с трудом поспевал за ними. Подобно многим горячим головам, я хотел что-то делать, но не знал, где могу быть полезен отечеству: на поле брани, на трибуне Конвента, в революционном клубе? Да и какой клуб выбрать? Якобинцы и кордельеры пугали меня своими чересчур смелыми речами, а либералы, типа фейянов, раздражали своей нерешительностью и слабостью. Я предпочел выжидать, теряя с каждым днем друзей, поспешно покидавших Францию.
Он взглянул на Барера, неподвижно сидевшего на диване. Казалось, он не слушал Верлена, целиком поглощенный собственными мыслями.
– И при чем здесь Сен-Жюст? – неожиданно спросил депутат, поднимая глаза на собеседника. – Все это время он мирно сидел в своем провинциальном городишке и, подобно тебе, решал, чем бы ему заняться. Ни в одном из перечисленных тобой событий он не принимал участия.
– Подожди, я не закончил. Прежде чем перейти к ответу на твой вопрос, я должен убедиться, что ты правильно поймешь меня.
Нетерпеливый жест Барера велел ему продолжать.
– Итак, – снова заговорил Верлен, усаживаясь в кресло и наполняя бокал темно-бордовым вином, – я внимательно наблюдал за развернувшейся в Конвенте борьбой между группировками, присматривался к ораторам, прислушивался к их речам. Кажется, с октября 1792 года по январь 1793-го я не пропустил ни одного заседания, благо, что все они были публичными. Суд над королем окончательно разрешил мои сомнения. Ты, помнится, тогда председательствовал в Конвенте.
Барер коротко кивнул. Именно это председательство стоило ему разрыва с женой.
– Ты был великолепен! – воскликнул Верлен. – Я тогда впервые отметил эту твою способность нравиться всем и давать понять каждому, что ты полностью согласен именно с его точкой зрения. Тогда же я впервые увидел Сен-Жюста. Его речь против короля ужаснула меня. Впрочем, не меня одного.
– Это верно, – согласился Барер. – Признаться, его требование отрубить Людовику голову только за то, что он некогда был королем, произвело впечатление. После такой аргументации спасти короля было бы крайне сложно. А когда Робеспьер выступил в таком же духе, это стало невозможно.
– Собственно на короля мне было глубоко плевать, – отозвался Верлен. – А вот представить, что люди, подобные Сен-Жюсту, получат в свои руки почти неограниченную власть… – он замолчал, подыскивая окончание фразы. – Какой смысл совершать революцию и избавляться от слабого тирана, чтобы затем оказаться под властью тиранов в тысячу раз более опасных?
– Это ты о правительственных Комитетах? – недовольно хмыкнул Барер. – Ох и договоришься ты однажды!
Это была не столько угроза, сколько