всем так пристает с какой-нибудь чушью. Очень, знаете, убедительно выдумывает всякие истории, он на учете в психдиспансере. В остальном-то безобидный, все его знают здесь, ваша квартира просто сдается всегда, вот, он к новым жильцам и пристает. Так что вы не думайте, чтобы он вам не наговорил, это все выдумки… Ну пошли-пошли, – торопила она, спускаясь с лестницы, ребенка.
Таборов прислонился к двери, за ней стояла зловещая тишина: ни звука, ни шарканья тапочек. Только если очень прислушаться – тяжелое стариковское дыхание с заглатыванием пересохшим ртом слюны. С отвращением Таборов отпрянул, и выругавшись на чисто русском, поторопился к себе и заперся. Открыл краны, оставил ванну наполняться водой. Отцу отправил на почту письмо: «Папа, с Наступающим! Новый год прилечу праздновать домой. До встречи. Твой блудный сын».
Тюбет
Сменив очередную работу, Башмаков вскоре выяснил, что на этот раз ему выпала честь возить писательские рукописи. «Что это, издевка или знак судьбы? – думал Башмаков. – Конечно, издевка, чего я только не возил: дебильные сувениры, игрушки из сексшопов, даже дерьмо в виде анализов и то приходилось. А теперь Вселенная, как говорят придурки, предоставила мне шанс возить чужие рукописи, мне – долбанному писателю. Что это как не издевка?»
Волею случая Башмакову и раньше случалось попадать в странные ситуации. Когда его товарищ Сашка Кочаргинский выиграл литературную премию «Тюбет», Башмаков, заполучив пригласительный билет (его отдал ему уставший от подобных мероприятий старый литературный волк: на, мол, проветрись), решил так: «Миллиона не дождусь, но хоть водки вашей нажрусь!» И пошел на награждение, но не только из-за водки, но еще и назло всем, что не взяли его даже в лонг-лист. Сашка тогда еще только номинировался на главный приз: миллион рублей – и не знал, что победит, но Башмаков думал потом: «Все они там знают заранее, и вообще, тут, наверное, еврейский истеблишмент замешан».
Башмаков действительно был почти уверен, что если Сашка, – смотрящий на него русскими простыми глазами, – не еврей, то в жюри явно кто-то из-за его фамилии принял его за еврея. «Произошла чудовищная ошибка, – придуриваясь, нес после премии пьяный Башмаков, – никто из-за моего имени (а имя у него было и правда библейское) не принял меня за еврея, но его приняли из-за фамилии! Это сионистский заговор, не меньше!» Собственно, странность случая была не в именах и фамилиях, а в том, что, отправившись на премию «Тюбет», Башмаков попал совсем в другое место.
На злосчастном в тот день Кутузовском проспекте проходило, видимо, не одно пиршество, что, в общем, для таких знатных мест не новость. Башмаков, блуждая снежным позднеосенним вечером, спутал здания: в «18-ти» он увидел издалека – в размытом свете фонаря – «13-ть», а потом, заметив и выложенную по снегу дорожку из горящих свечей, удивился, конечно, размаху организаторских вложений и тонкому их стилю; но все-таки решил, без тени сомнения, что праздник на этой улице один, и он на него уже приглашен. Пройдя светившуюся дорожку, Башмаков