берегу.
Она возмутилась всей силой своей души. Но возмущаться было некогда. Лина расстегнула ворот и сорвала с шеи шарф-палантин, бросила ему под ноги.
– Вставай… Вставай, ничего ему не станет.
Тим хотел возразить, но вовремя понял, что сейчас не время. Все ничего, можно занырнуть и вынырнуть, когда ты знаешь, что сейчас уже побежишь сразу же греться в корпус, но все-таки он не подумал, что еще придется ведь и одеваться, стоя мокрыми ногами на береговом граните. Брошенный шарф оказался очень кстати.
– А если ты заболеешь? – услышал он ее обеспокоенный голос.
Она не смотрела в его сторону. Она глядела на море.
– Мне ничего не станет, – сказал он. – Я спортсмен. У меня разряд по боевому самбо. Правда, я никогда не нырял вот так, как сегодня, но ты же сама видишь – вода не замерзла. Значит, тепло.
– Там просто в воде морская соль, – с возмущением обернулась она. – Приехал на олимпиаду по физике и как будто не знаешь, чем выше соленость, тем ниже температура замерзания. Ты не должен был. И потом, все равно нельзя. Даже если не заболеешь. Тебя вообще могут теперь выгнать со смены. Нарушение дисциплины.
– Брось, Лин, – махнул он рукой. – Тебя ведь Лина зовут? – переспросил он на всякий случай, вдруг перепутал ее имя с чьим-нибудь чужим, их ведь столько, этих девчонок в отряде, и он никогда не задумывался, как кого зовут, просто что уж на слуху. – Лин? А я Тим. Ничего. Все равно никто не видел. И никто не увидит.
Это правда сейчас, в январе, был пустынный берег. Никого. Только темноголовый мальчик и светлоголовая девочка. Только морская гладь. Дальняя сопка, спускающаяся к морю. Пустые окна летнего корпуса. Корпус заслонял их обоих от главного здания, где и располагались сейчас дружины. Правда – никого. Только нательный православный крест вспыхнул золотом на его груди в лучах солнца. Вспыхнул и уже оказался скрытым под футболкой.
– Никто не увидит. Бог видит, – заметила Лина.
– Да ну, Лина, – только и улыбнулся он в ответ.
– А твой крестик?
– Это – другое. Это отец с мамой меня крестили, когда я родился. Чтобы была защита.
– Защита, – не удержалась и насмешливо фыркнула Лина. Можно подумать, с таким отношением к Богу, какое он сейчас выказал, он ходит в храм, исповедуется, причащается. Защита! Талант золота, закопанный в землю. Ленивым и лукавым рабом. Лина прикусила язык, потому что вспомнила: «Не позволяй себе говорить ближнему никаких укорительных, бранных, насмешливых, колких слов» (Игнатий Брянчанинов). И все-таки, уже оказалось поздно. Она уже сказала. Уже посмеялась.
– А ты не насмешничай, – сверкнул он на нее своими темными глазами. – Плавали – знаем. Видали таких.
Лина помолчала. Переломила мерзкую и противную гордость.
– Хорошо. Прости, Тим.
– Ладно тебе, – смутился он. – Я не кисельная барышня, чтобы передо мной просить извинений.
– Кисейная, – улыбнулась Лина. – Кисея – это была такая ткань.
– Ладно, кисель или кисея, все одно: про слабаков, – заметил он. – Смысл один и тот же.
Вздохнул и махнул рукой:
– Виват,