казалось, прямо к облакам. На нем была длинная белоснежная туника, в волосах венок, а в голубых глазах, еще более поголубевших, чем обычно, спокойствие и удовлетворение. Все остальное белым-бело, только его глаза и гирлянды цветов множества оттенков. «Как замечательно, что нашла тебя. Я боялась, мы никогда уже не увидимся»,– произнесла она с облегчением, но он слышал не ее, а приближающиеся детские голоса.
Стайка девочек тринадцати-четырнадцати лет в белых коротких туниках, с такими же белыми венками на голове окружили Рому и со смехом игриво начали тянуть каждая к себе.
«Меня звать Ямина – иди ко мне», «Нет, он пойдет к Ямурине», «А я Ямовина, посмотри на меня, я тебе нравлюсь?» «Ему нравится Ямка», «Нет, он мой, Ямочкин», «Все вы глупые и ничего не понимаете, Рома любит только Яминку», «Пока не увидел Ямишку»… И все разом звонко засмеялись и начали кружить хоровод вокруг Ромы. Неожиданно девочки испуганно замолкли и понуро пригнулись к земле. «Позабавились? Рома пойдет с Ямариной», – хрипловатым голосом строго произнесла девушка постарше и начала трясти Дашу за плечо.
– Вставай. Тебе пора. Через два часа должен пройти товарный на Харьков. Когда будет следующий и будет ли вообще, неизвестно, ты должна успеть на этот. Торопись.
Надя держала мешок с лямками и Дашино платье, постиранное и высушенное.
– Это тебе. В мешке немного еды, платок и адрес. Определишься на месте, напиши. Там еще наливка и чай на ночь. Только не пей наливку среди случайных людей, беда будет.
– Сколько сейчас?
– Восемь. Тебе надобно идти. В десять пройдет товарный. Может, остановится, может – нет. Но проходить станцию будет медленно. Вскочишь на ходу. Только не с насыпи. С насыпи ноги поотрезаешь. Запрыгивать надо с полотна. Выбери вагон посередке и бежи за ним. Бог тебе в помощь.
– Я должна с дедом попрощаться.
– Он уж с тобой простился, а я за тебя с ним распрощаюсь. Отправляйся, Дашенька, я буду молиться за тебя. Бог тебе в помощь.
Обнялись.
– Мне бы еще раз к могилке вернуться, – попросила Даша.
– Поворотишься. Это тебе по дороге. Беги.
***
На вчера прямой дороге вырос измученный скорбный горб, по которому как ни в чем не бывало, будто ничего не произошло, продолжали перемещаться молчаливые понурые тени. Глупо-бессмысленно и никому не нужно грело утреннее, но уже поспевшее раскалиться солнце, не способное растопить острые ледяные осколки тоски и одиночества в груди, изрезывающие в кровь тяжелое неровное дыхание.
Ни солнце, ни колыхания воздуха, ни успевший стать грязным рукав платья не могут прояснить сумрачную дымку, застилавшую размазанные предметы вокруг. Так она двигалась, с трудом находя равновесие наитием, и мгновение спустя теряя его и место в окружающем незнакомом мире, все дальше удаляясь от знакомых и любимых образов.
Глаза сами по себе, независимо от нее, жадно заглатывали оголившийся уголок неба, прогалину земли, дыхание воздуха, готовясь возвращать ее в этот чужой мир, заполненный родной щемящей тоской, опять и