же, я перебрался на другую сторону – попутно, вот умора-то, чуть не порвав штаны на самом неприличном месте… Я задницу имею в виду, а ты что подумал? Ладно, неважно, в общем, свалился я как мешок с отрубями на внутреннюю сторону их территории, герой героем, можно сказания слагать. Встал, отряхнулся, ощупал едва не разошедшийся шов, проверяя, протянет ли оно ещё, или мне предстоит принародно оконфузиться, убедился, что пока что всё нормально, и ничтоже сумняшеся двинулся дальше. До палатки, над которой висело изображение растущего месяца и десятилучевой звезды внутри его серпа.
Света в палатке не было. Вдоль стен тянулись шкафы, внутри которых были расставлены какие-то пробирки и колбы, причём больше подходившие не сказочному зельевару, а нормальному, вероятно, даже почтенному, имеющему степень в университете, химику-практику. Видел я всё почему-то вполне отчётливо, несмотря на скрывающий всё вокруг почти кромешный мрак, рассеиваемый лишь тем дневным светом, что исходил от раскрытого входа, а также мерцающим зеленоватым сиянием от нескольких крупных ёмкостей, две из которых располагались за толстым стеклом в самом высоком шкафу на другом конце помещения, а третья – будто солдат на посту, возвышалась на столе, стоявшем в самом центре обители мага. Рядом с ней возлежала – иначе вообще не скажешь, – такая толстая книга, какой я не только прежде не видел, но и после никогда, при том, что я впоследствии обожал шариться по общественным библиотекам. Я ожидал обнаружить в ней какое-то пособие по прикладной эзотерике, да и название вполне, на мой вкус, соответствовало – "Книга откровений", однако, распахнув обложку, я не обнаружил вообще ничего.
– Что это за ерунда?! – воскликнул я, не сдержавшись, хотя, как никто другой отлично понимал, что мне сейчас вовсе не с руки поднимать какой-либо шум.
И, отреагировав на звук моего голоса, книга ожила. Плеснуло мне в лицо холодное мертвенно-белое свечение, пухлый том поднялся в воздух передо мной и, зависнув на расстоянии сантиметров в десять от поверхности стола, развернувшись страницами ко мне, зашелестел ими, перелистывая на огромной скорости. Мелькали испещрявшие каждый лист буквы, и, конечно, я не успевал разобрать ни единого словосочетания, и всё, что мне удалось подметить – это очень мелкий шрифт, которым они были набраны. Хотя, нет. Какое там набраны – это был такой почерк, своеобразно-каллиграфический, очень разборчивый и чёткий, несмотря на то, что, как по мне, буквы следовало бы вычерчивать и покрупнее, этак зрение можно совсем в минус увести, если придётся так вот постоянно вглядываться. Кроме того, я успел нутром, точнее, каким-то шестым чувством даже уловить некую неясную угрозу, таившуюся в словах, запечатлённых на нескольких сотнях тонких лебяжье-белых страниц. И не то, чтобы там содержалось нечто плохое – я даже пары фраз выцепить среди всего этого мелькания не смог, не то, чтобы осмыслить содержимое фолианта. Скорее, мне просто подсказало чутьё. Потом я узнал, что такое бывает, и привык доверять своей интуиции,