и географически сложилось так, что краснокожие телейлу гарциани представляли собой обитателей открытых равнин, вечных странников, блуждающих по миру, а желтокожие, и составляющие подавляющее большинство, каалари кахавари – изнеженный и убеждённый в том, что природа наделила именно его куда большим благородством, народ больших городов, предпочитающий оседлый образ жизни и полагающий себя знатоком истинной красоты, чего "безродные варвары из диких краёв вне приличной цивилизации", по устоявшемуся мнению этих высокомерных созданий, понять не осилят, даже если в лепёшку от усердия расшибутся. И наличие у телейлу гарциани своих городов и собственной культуры ничуть не способствовало улучшению мнения желтокожих – скорее, они считали населённые пункты своих красных соплеменников гнёздами разгула, воровства и пьянства, погаными грязными вертепами, о коих и вслух-то упоминать зазорно. Телейлу гарциани были азартны, и кровь в их венах всегда кипела – тогда как каалари кахавари любили покой, постоянство, стабильность. Хотя и те, и другие ценили искусство превыше всего, они различались даже в своём к нему подходе. У телейлу гарциани недоставало терпения, усидчивости, да и желания творить материальные вещи, требующие длительного труда, например, картины или большие поэмы, изложенные письменно, зато они обожали петь, танцевать, заниматься художественной гимнастикой, сочинять музыку. И – никогда не записывали ничего, кроме тех событий, исчезновение которых из анналов истории не допускала национальная гордость – искренне считая, что, чем чаще что-то повторяется, тем меньше в этом подлинности и жизни.
Выделялся нависший над Джимом великан и ещё кое-чем, помимо экстравагантного цвета кожи.
Физическая привлекательность. Идеальное сочетание пропорций. Изысканная, небрежно-аристократическая утончённость изгибов тела и черт лица, присущая всем Гофра, даже самого низшего сословия, но без излишней женственности, делала краснокожего мужчину, возвышавшегося этакой восхитительной горой над неуклюжим недо-летуном, таким сногсшибательно-недосягаемым, что любой победитель конкурса красоты из людей мог позеленеть от жгучей и необоримой зависти.
А, между тем, спасённый, однозначно не имевший ничего против представителей других видов, всё-таки горячо возжелал заявить энергичный протест всей ситуации в целом. Его словарный запас мог бы внушить зависть маститому профессору по литературе и прочей изящной словесности, он загибал так, что даже у мачты уши бы в трубочку свернулись, и не сделали этого лишь по причине своего отсутствия у сего обделённого природой предмета. А жаль. Мачта, будучи глухой, пропустила очень многое… Зато матросы не потеряли своего шанса приобщиться к благому источнику просвещения и услады их эстетических вкусов. Распахнув рты, они внимали разошедшемуся незнакомцу, будто незрелые юные послушники – убелённому сединами и осенённому несомненной мудростью патриарху. Гофра с преогромным скрипом