ему доверять. В 2016 году, накануне выборов президента, Уолтер тоже отличился, позволив себе несколько весьма откровенных отсылок к анти-трамповской коалиции и призвав коллектив Виндзора строить мосты, а не стены, чем рассердил консервативно настроенную часть Нэшвилла, преимущественно республиканцев.
Среди этого контингента был и Кирк; ещё больше он рассердился, когда в этом году начали обсуждать туалеты для трансгендеров. Я понимала его позицию, особенно с практической точки зрения, поскольку в Виндзоре был всего один ученик-трансгендер, но всегда предпочитала идти по пути наименьшего сопротивления, будь то диспуты с педсоставом Виндзора, с моим окружением и особенно с мужем. Лишь изредка я позволяла себе препираться с ним, и чаще всего на тему политкорректности – например, я настаивала, что рождественские открытки не должны ущемлять ничьих прав.
– Но «Счастливых праздников» – такое холодное и официальное поздравление, – сказал Кирк, когда мы впервые затронули эту тему несколько лет назад. Я с трудом подавила желание сказать ему, чтобы он не лез не в свои дела. Он распоряжался финансами, а я занималась открытками, подарками, декорациями и всем, что позволяло внести в нашу жизнь немного праздника. Так себе разделение, но нас устраивало.
– Ладно. Может, тогда «Счастья и веселья», «Любви и радости» или «Мира во всём мире?» – спросила я, чтобы его поддразнить.
– Терпеть всё это не могу. – Он скорчил гримасу, очевидно, пытаясь казаться смешным. Я улыбнулась, потому что он и впрямь был смешным, но подчеркнула, что многие наши друзья исповедуют иудаизм. И, между прочим, мой отец – иудей.
– Не особо верующий, – заметил Кирк.
– Он такой же иудей, как ты христианин, – сказала я.
– Да, но открытки рассылаем мы. А мы – христиане. Понимаешь, в чём тут фишка? – спросил он несколько снисходительным тоном. Я решила не сдаваться:
– Но мы поздравляем их с праздником. Ты обрадовался бы, получив от Капланов открытку «Счастливой Хануки»?
– Мне наплевать. – Кирк пожал плечами. – Пусть хоть с Кванзаа[12] меня поздравляют, если хотят. Но я буду делать то, что я хочу, и никто не имеет права мне указывать.
Может быть, в этом всё и дело, подумала я тогда. Кирк терпеть не может, когда ему указывают, что делать, и с годами эта черта усугубилась. Я думаю, что с возрастом все мы становимся гиперболизированными версиями самих себя; Кирк же всегда был волевым и независимым. Но порой я беспокоилась, что дело здесь больше в его властолюбии, которое росло вместе с доходами. Не так давно я обвинила его в менталитете типичного старого белого богача, из тех, что в аэропорту лезут без очереди, болтают по мобильному, когда бортпроводник просит отключить все гаджеты, и притворяются, будто не видят тех, кто безуспешно пытается влиться в поток машин (всё это Кирк неоднократно проделывал у меня на глазах). На это он ответил только, что не такой он и старый, всего сорок шесть.
Всё это я рассказала только затем, чтобы вы поняли, почему я нимало не удивилась