чтобы у православных был такой же вожатель, как у латинян папа. Так родший мя выхватил кортик, стукнул плашмя по столу и закричал: « сколько я буду слышать сии стенания?! Вот вам патриарх! Оба вместе – патриарх и царь! Довольны?»
–Я знаю его достаточно,– продолжал Кикин,– много ему послужил. Сперва бомбардиром в потешном полку, затем денщиком в Азовских походах, потом вместе строили корабли на Воронежской и Олонецкой верфях, теперь в Адмиралтействе. Говорит: »пенька плохая!»– значит, пеньку долой. А я вижу, что пенька еще годится в дело. Но попробуй скажи! Специалист! Зато доску сырую заставляет стелить, лишь бы скорее. И так в любом деле. Великий знаток везде и во всем,–Кикин зло хохотнул. –Да, кое в чем разбирается, но не более того. Однако, дури, лютости, хоть отбавляй. Ему не просвещение европейское нужно, а грамотные холопы, и чтоб подальше от народа были.
Были мы как- то в анатомическом театре в Амстердаме: царь считает себя еще и хирургом, и анатомом искусным. Царю зело нравится запах мертвечины. Везде чисто, но воняет мертвецами. Показывают нам тело парня- атлета.
Что с ним произошло – неведомо, только мускулы все, как на картинке. Царь лапает все руками, нюхает, рыщет, как голодная охотничья собака, лезет в брюхо. Рядом – люди из самых знатных русских родов. Степан Васильев, мой товарищ, морщится, отворачивает лицо, его мутит. Царь, заметив такое, подбегает к нему с выпученными, как всегда, буркалами, хватает за шиворот и тычет в мясо – грызи! И тот вынужден был грызть.
Мы все уткнули глаза в мертвеца, якобы с интересом разглядываем. А что делать – заставит грызть. Васильев теперь–наилучший навигатор во всем российском флоте, но мяса не ест вовсе, высох, как щепка, вряд ли долго проживет. Таков Ваш батюшка. Стратегии и тактике не по книгам учится, а на крови своих солдат.
Под Азовом: наши штурмуют стены, турки крюками скидывают лестницы, льют горячую смолу, протыкают штыками. Лестницы маловаты; перед тем, как влезть на стену, наш солдат совсем беззащитный. Казалось бы, ясное дело: давай отбой, меняй тактику, удлиняй лестницы, только потом снова иди. Нет же! Дает опять команду на приступ. Опять, опять, пока ни обломали все лестницы, пока стрельцы не остановились сами.
Летит, разъяренный: зачем не лезете? Бунтовать? На плаху всех положу! Мать вашу… Но не тут- то было. Перед ним не стрелецкие головы на колодах, а суровые мужики с бердышами в руках. Тут до него, наконец, дошло. Побледнел, оглянулся назад, а рядом с ним только два денщика, да и те дрожат, как осиновый лист. Попятился, повернулся и почти побежал. Весь вечер щека дергалась, а утром дал наказ домой, Ганнибал дерьмовый! Больше тысячи положили тогда стрельцов за один день. А потом он еще лютует, что стрельцы восстали: как тут не восстанешь, ежели твой царь хуже басурмана тебе смерти желает.
В битве при Лесной приказал позади пехотных колон поставить полк башкир и калмыков с пиками, чтобы кололи отступающих. Что ж тут удивляться, что потери побежденных – три тысячи, а победителей – восемь. Не уменьем, а числом берет. Кровь с него