трактирному, по небу голубому…
Прислал бы экземпляр – да опасаюсь,
при всех реформах новых, искушать
недремлющих блюстителей культуры.
12. «Вот и весна, историк, искушённый…»
Вот и весна, историк, искушённый
в искусстве красноречия, ночной
побежке звёзд над старым переулком
и хрусте льда под сквозняком апрельским.
Журчат ручьи по гулким мостовым,
звенят колокола, грядёт суббота,
когда со всей Москвы мастеровые
мещане и чиновники неспешно
на кладбище пойдут со всем семейством —
прибрать могилы, помянуть стаканом
смирновской водки дедов и отцов…
Уже, наверно, франты молодые
в дурацких котелках, по новой моде
слоняются бульварами. Поэт,
чуть улыбаясь, смотрит с постамента
чугунного… а глупые студенты,
хихикая, перевирают строки
про милость к падшим… подлая цензура
и здесь успела – даже после смерти
не убежал твой славный соименник
из лап ее…
Жизнь близится к концу,
но, слава Богу, есть ещё иные
лихие корабельщики. Поют
они и плачут, восхищаясь ветром
в тугих снастях, и бешеной лазурью
на сколько хватит взгляда…
Неизменны
и море, и корабль – лишь времена
меняются, да так, что не узнаешь.
Трибун опальный неуёмной речью
сторонников сзывает – и напрасно
скрипит зубами отставной полковник —
в Якутск его, в Тобольск! Поди попробуй —
на улицы Москвы толпа такая
немедля хлынет – с дрекольем, с булыжным
оружием, чтоб защитить любимца
народного, мятежного Бориса.
А Михаил каков! А каковы
литовцы и чухонцы, Александр!
А буйные защитники природы!
Дай волю им – останется Россия
без рудников и фабрик, без железных
дорог и пароходов…
Хорошо
в стране, когда смягчаются законы
и власти просвещённые дают
страстям народным вольно изливаться!
Не спрашивай, зачем я не сажусь
на пароход, не вглядываюсь в майский
туман над Амстердамом по пути на
родину…
В тяжёлом макинтоше
я прохожу сквозь старый город – банки,
лабазы закопчённые, дома
терпимости – к проснувшемуся порту.
Лёд сходит. Словно чёрный муравей,
буксир пыхтящий медленно толкает
потрёпанный корабль из Петербурга,
и моряки усталые дивятся
зевакам, попивающим винцо
на столиках у пирса. Я и сам
охотно пью за молодость чужую,
за ненадёжный путь землепроходца,
и подымаю воротник – а ветер
подхватывает чаек, уходящих
с недобрым криком в ветреную высь.
ВЕК ОБОЗЛЁННОГО ВЗДОХА
«Говори – словно боль заговаривай…»
Говори