незнакомые дамы, могущие вызвать у него сексуальный интерес. Что же касается ума и коварства, этого добра Погонову хватило бы на семь сезонов остросюжетного сериала о буднях издательства. Или на десять… И если посмотреть на Альберта с этой стороны, то да, вылитый Тирион.
– А по попе? А по попе? – прокричал Барбаросса, когда Аполлинария пробегала мимо него в поисках брошенного где-то телефона.
– Это еще за что? – Аля даже остановилась.
– Бр-р-р-решешь!
– Это кто ж тебя таким словам научил? – Аполлинария снова погрозила попугаю пальцем, и на этот раз возмущенно.
– Эфенди! – гордо заявил Барбаросса и повис вниз головой, держась за прутья клетки одной лапой.
Надо Гущину выговор сделать, чтобы следил за словами, подумала Аля. И за руками… Ишь, нашелся любитель по пятой точке шлепать! И как этот попугай умудряется всё слышать и видеть? Даже то, что за стеной…
– А по по-пе? – снова повторил какаду, тщательно выговаривая слоги.
– Да за что? – Аполлинарии пришлось присесть, чтобы вспомнить. – А, ты про то, что я Погонову соврала?
Какаду шумно спустился к кормушке, вытянул шею и принялся вертеть головой влево-вправо, умудряясь одновременно кланяться.
– Врать, бар-р-рышня, гнусно, гнусно, гнусно! – сообщил он чьим-то незнакомым басом, налегая на «р» в «барышне».
– Да ладно! – возмутилась Аля. – А сам притворяешься спящим, когда говорить не хочешь!
– Вынужденная мера, – отчетливо выдал Барбаросса. На этот раз попугай безошибочно воспроизвел интонацию и тембр Гущина.
Глава вторая
Аля захлопнула дверь. Даже в подъезде слышно, как Барбаросса ругается ей вслед по-турецки. Сбегая вниз по ступенькам, она подумала, что какаду ведет себя совсем по-человечески. Почему бы и не послать по известному адресу, если можно сделать это безнаказанно? Аполлинария частенько сворачивала пальцы в кукиш, стоя на ковре какого-нибудь начальника. Но только спрятав руки в карманы! Тайная дуля, конечно, не аргумент, но все-таки это действие приносило саркастическое удовлетворение: фигу тебе, а ты и не подозреваешь! Но как столь тонкие нюансы может уловить птица? Гущин каким-то образом внушил строптивому попугаю, что в обществе нельзя выражаться нецензурно. Теперь какаду, даже когда недоволен поведением людей, не орет «кыч» (в переводе с турецкого «задница») и тому подобные слова. Это удивительно само по себе, означает, что крылатый сквернослов понимает смысл своих высказываний, разделяя брань и прочую лексику, и в очередной раз доказывает наличие у Барбароссы разума. Но стоит какаду остаться в одиночестве, он запретом пренебрегает и кроет выражениями, далекими от литературных, кого хочет, что тоже может служить подтверждением здравомыслия попугая – птица учла возможность репрессий за непослушание…
Примчавшись на такси, Аля оказалась перед приемной издателя раньше Сигизмунда.
– А Зигмуся еще нет! – сообщила