лапать служанок по углам, зараза. Генри, небось, всегда покрывал рыжего мошенника. А тут, мало пороли! Ну, надо же, сэр-пэр хренов, самого мало пороли, готов поставить шиллинг.
– Что-то не припомню, Джей, чтобы я поручал тебе стать мне родной матерью.
В приватной беседе Генри еще мог позволить себе называть брата детским именем и добавить… побольше льда в презрительный тон.
– Ты позоришь фамилию, ублюдок. Ты хоть понимаешь это? – братец, понятно, не желал уступать ему в холодности.
– Ой, брось. Можно подумать, – Генри вальяжно развалился в кресле, положив голень в начищенном до блеска сапоге на колено и, по своему обыкновению, нахально сощурился. – Даже в салоне у мадам Жоззи, бьюсь об заклад, ничего не узнали.
– Ты так уверен, идиот? – брат с сомнением смотрел куда-то поверх его, растрепанных по обыкновению вихров, – Сэр Томас прислал секундантов. Ты непременно должен извиниться.
– Я?!
– Ты, естественно, болван! Я уже извинился от имени семьи! Думаешь, приятно краснеть перед всем миром за этакого распутного олуха?
– Да, черт, я тебя не просил! Лучше я буду драться.
– Ага, сейчас! Тогда точно не избежать скандала. Значит так, братишка, – и когда это долбанный пэр успел набраться таких приказных замашек, – ты извиняешься, и это не обсуждается! Тогда я сделаю все, что в моих силах, чтобы замять инцидент, – Джей холодно навалился узким задом на край огромного стола, скрестив руки на груди: прямой и надменный, будто кол проглотил. – Иначе тебя живо отправят в Вест-Индию – кормить чертовых карибских комаров. В самый захолустный полк, без права на покупку следующего патента. Уж поверь мне, я договорюсь. И попробуй еще хоть раз выкинуть что-либо подобное, бестолочь! Помяни мое слово, я достану отцовский хлыст. А слуги тебя подержат.
Ах, ты ж, дьявол! Генри опешил настолько, что не нашелся, что сказать.
– Пиши письмо с извинениями и обещай сатисфакцию… в определенной сумме, которую ты выделишь исключительно из своего наследного капитала. Сэр Томас тот еще жмот – он, наверняка, купится.
Закусив губу от досады и пламенея до самых кончиков упрямых волос – если бы они могли пламенеть – Генри написал извинительное письмо, подписал чек на пятьсот фунтов, вложил в конверт, и Его чертова пэристая Светлость велел запечатать все это личной печатью Тейлоров, чтобы не вмешивать родовитую фамилию.
Порку, конечно, Генри не получил, но все случившееся было примерное равнозначно по унижению, и они с братом перестали общаться как раньше – тепло и открыто, с дружескими подначиваниями и пустым веселым трепом обо всем на свете. Их отношения с тех пор дали значительную трещину, которая темной паутиной прошла по сердцу Генри и продолжала увеличиваться.
Было больно: придирки брата казались обидными, унизительными, несправедливо-намеренными, и Генри, скорее, из чувства протеста, да чтобы позлить спесивого братца, впутывался все в новые и новые мало-мальски значимые