бы вам об этом, если бы он знал? Ну, продолжайте!
– Да здесь нечего продолжать. Если вы расскажете об этом своим друзьям, они подумают, что вы сошли с ума, и напишут об этом в газетах. А теперь предположите, что вы тянете их к суду за диффамацию.
– Пожалуйста, не будем об этом говорить. Есть ли возможность заставить его говорить?
– Да, есть возможность. О, есть! Но если он заговорит, это будет означать, что весь этот мир кончится – instanto – упадёт к вам на голову. Вы знаете, что такие вещи даром не даются. Я вам уже говорил, дверь закрыта.
– И нет никакой, никакой надежды на успех?
– Но как же это может случиться? Ведь вы христианин, и в ваших книгах вам запрещено вкушать от древа жизни потому, что иначе вы никогда не умрёте. Как же вы все будете бояться смерти, если вы все будете знать то, что ваш друг не знает, что он знает? Я боюсь, что вы меня ударите, но я не боюсь умереть, потому что я знаю то, что я знаю. Вы не боитесь, что вас могут ударить, но вы боитесь смерти. Если бы вы этого не боялись – клянусь Богом – вы, англичане, вы бы в один час перевернули все вверх дном, установили бы равновесие власти и произвели бы волнения. И это было бы нехорошо. Но нет основания бояться этого. Чем дальше, тем воспоминания его будут все туманнее, и он будет называть их просто снами. А потом и это исчезнет. Когда я держал свой первый экзамен в Калькутте, это было как раз описано у Вордсуорта «В погоне за облаками славы», вы знаете?
– Но это, по-видимому, исключение из правил.
– В правилах нет исключений. Некоторые только на первый взгляд кажутся неприступными, но при ближайшем рассмотрении оказываются совершенно такими же. Если бы ваш друг рассказывал все, отмечая при этом, что он вспоминает все свои прошлые жизни, или хотя бы отрывок из прошлой жизни, он не работал бы в банке, как теперь. Его бы сочли сумасшедшим и отправили бы в убежище для умалишённых. Вы можете в этом убедиться, мой друг.
– Ну, конечно, могу, но я не думаю о нем. Его имя никогда не появится в истории.
– Ага, я понимаю. Та история никогда не будет написана. Но вы можете попытаться.
– Я это и делаю.
– Ради собственной выгоды и ради денег, конечно?
– Нет. Только ради того, чтобы записать эту историю. Клянусь вам честью, что это все…
– Даже и в этом случае не может быть удачи. Вы не можете играть с богами. Но сейчас это очень миленькая история. Пусть он продолжает это, я хочу сказать – в этом направлении, вы увидите, что долго это не может продлиться.
– Что вы хотите этим сказать?
– То, что я говорю. До сих пор он никогда не думал о женщине.
– Ну как же не думал! – Я вспомнил некоторые признания Чарли.
– Я хочу сказать, не было ещё женщины, которая бы думала о нем. А когда это придёт – готово дело, все полетит вверх дном. Я это знаю. Здесь миллионы женщин; например, горничные. Они вас целуют за дверью.
Я невольно содрогнулся при одной мысли, что моя история могла быть разрушена какой-нибудь горничной. И однако же ничто не могло быть более правдоподобным.
Гриш