Еще по одной? – спросил ради проформы амбал, разливая.
Выпили. По напряженному телу Спартака растеклось благостное тепло.
– Бог троицу любит, – амбал лихо наполнил стопарики. Пузатость графина обманчиво скрадывала его щедрый объем, уровень жидкости в хрустале если и понизился, то самую малость. – Чтобы елось и пилось, и хотелось, и моглось! За тебя, Спартакушка.
Выпили. Потеплевшее тело Спартака чуть расслабилось.
– От теперь и закусить можно! Кушай, брателла. Не стесняйся, все свои, – амбал зачерпнул пальцем горстку красной икры, отправил рубиновые зернышки в рот, почавкал, вытер пальцы о скатерть. – Че не жрешь? Рыбьих яиц не любишь? – Амбал хлопнул в ладоши. – Человек! Меню моему братану!
Озабоченно заскрипел паркет, Спартак повернул голову на звук – к их столику спешил «человек» в ливрее, нес пухлый фолиант с тисненной золотом надписью на корешке: «Меню». Этого человека, как и пьющих шампанское женщин, Спартак тоже сразу узнал. Столик обслуживал Путин, Владимир Владимирович.
– Вовчик, отдай «Меню» братану и сбегай, свистни лабухов. Передай, пусть мою любимую сбацают. Иди, родной. Свободен пока.
Владимир Владимирович сдержанно и с достоинством согнул спину в легком полупоклоне, вручил Спартаку увесистый том «Меню» и деловито ретировался.
– Листай книжку, братан, выбирай, че похавать. Я-то сытый, а те самое оно червячка заморить с дальней дороги... Че ты на меня-то гляделки вылупил? Ты в меню погляди! Тама устрицы-шмустрицы, лобстеры-жлобстеры, суши-уши, все, чего душе угодно. Усе есть, чего можно зъесть, хы-ы! Выберешь, кликнем Вовчика, он мигом обслужит.
Спартак вздрогнул – музыка грянула неожиданно. Повернул голову – на эстраде стояли битлы. Только Ринго сидел за барабанами. Джон приблизил губы к микрофону и запел очень чувственно, чисто по-русски:
– Цыганка с картами, дорога дальняя. Дорога дальняя, казенный дом...
Спартак отложил на угол столешницы так и не раскрытую энциклопедию пищи, вздохнул медленно, резко выдохнул. Взъерошил волосы. Тряхнул головой. Смял лицо ладонью.
– ...Та-а-ганка, я твой бессменный арестант, пропали юность и талант... – тянули битлы хором. Вторя им, мелодично взревела медведица за окошком.
Лицо под ладонью мялось, как всегда. Обычно мялось. Пальцы отчетливо ощущали легкую небритость щеки, влагу зрачка, волосатость бровей.
– Брателла, ты че? Че тя так ломает, а? Глянь – сплошь ништяки кругом! Кончай колбаситься и кайфуй на здоровье...
– Довольно! – Ладонь, перестав мять лицо, шлепнула по столу. Подпрыгнули фарфоровая тарелка и серебряные приборы. Холодные глаза Спартака сфокусировались на мясистой переносице амбала напротив. – Объясни, кто ты такой, где я и... И какого хрена, япона мать?!.
– Тю-ю... – собеседник растянул слюнявый рот до ушей. – Не признал меня, брат? Я ж Петя! Петька Потемкин, вспомнил?
Спартак недоверчиво насупил брови. Глаза его сузились на секунду, брови подпрыгнули, и глаза округлились.