этот долбанный мир? Айзек ощутил, как депрессия и отчаяние, эти две преследующие его гадины, выросли по обе стороны установки и протянули к нему жадные лапы.
В этот момент дверь распахнулась.
– Привет, парни, – сказал Рыбешка. – Что играем?
Фрэк и Айзек кинулись обнимать вновьприбывшего. Они хлопали его по спине, комментировали его внешность, задавали дурацкие вопросы, которые он рассеянно игнорировал, и в конце концов смилостивились и допустили его к клавишам. Рыбешка нежно погладил инструмент. Потом растопырил пальцы и без предупреждения заиграл. Фрэк и Айзек переглянулись с кривыми ухмылками – все как десять лет назад, бро – и включились в музыкальный поток.
Часа через три жизнерадостной ругани, споров и музыки Рыбешка вдруг остановился на середине песни.
– Парни, я вот что подумал, – сказал он, глядя поверх фрэковского левого уха. – Десять лет, концерт, все дела… А Джимми-то об этом кто-нибудь сказал?
Музыканты настороженно переглянулись. Они вдруг вспомнили, ОТКУДА привезли Рыбешку.
– Что ты имеешь в виду? – осторожно спросил Фрэк.
– А, не, я не спятил, я в норме, – спокойно пояснил Серега. – Я к тому, кто-нибудь ходил на кладбище?
По студии пронесся вздох облегчения. Айзек ответил:
– Вообще-то, нет.
– Ну так поехали, – сказал клавишник.
Было два часа ночи, но разве это могло их остановить?
Пух нервно оглядывался по сторонам. Он не любил кладбища. Да, он красил волосы в черный цвет и таскал на шее Анкх, но только потому, что это нравилось его девчонке. Ему было двадцать. Он сходил с ума по року.
– Ты хоть в курсе, куда идти? – раздался из темноты нервный шепот Гекаты.
На самом деле ее звали Алиса, но Пуху было велено забыть об этом, если он хотел продолжать отношения. Он судорожно сглотнул.
– Ага.
Этот путь он проделывал сотни раз, с тех пор, как ему исполнилось семнадцать, и он открыл для себя «Мертвого единорога». Геката сначала говорила, что со временем его отпустит, и он начнет слушать нормальную музыку, но потом сама подсела. Теперь она утверждала, что гитара Джимми заряжена темным волшебством, а сам Джимми продал душу дьяволу, чтобы так играть.
Сегодняшняя прогулка была полностью ее идеей. Ничего более отмороженного Пух еще не делал. Фонарик в его руке трясся, и в его свете казалось, что за надгробьями кто-то шевелится. Деревья же превращались в кровожадных, когтистых монстров.
Когда в трепещущем свете возник знакомый до боли склеп, он вздохнул с явным облегчением.
– Здесь.
– Ну, действуй давай тогда.
Геката тряслась. Планировать все это было намного веселее, чем выполнять. Но они уже были здесь. Пух стащил с плеча чехол с гитарой, а его подружка распаковала комбик и педаль. Фонарь он пристроил на ограде, и трясущимися пальцами подключил оборудование.
– Ну, готов?
– Вроде того.
Пух нервно облизнул губы. Нужно было что-то сказать.
– Э-э,